Пиранези - Сюзанна Кларк

Это был не Другой. Кто-то ниже ростом, более худой.

16!

Я наткнулся на него внезапно. Вошел через одну из западных Дверей – а он тут.

Он обернулся ко мне. Но не двинулся с места. И ничего не сказал.

Я не убежал. Наоборот, пошел к нему. (Возможно, я поступил неправильно, но прятаться было поздно, поздно выполнять обещание, которое я дал Другому.)

Я медленно обошел его и внимательно разглядел. Он был старый: кожа пергаментная, тонкая, вены на руках толстые и бугристые. Глаза темные, влажные, с тяжелыми веками, брови дугой. Рот – красный, подвижный и странно мокрый. Наверное, старик так исхудал уже давно, потому что костюм в виндзорскую клетку[*], хоть и сильно заношенный, сидел на нем идеально – то есть обвис и морщился потому, что ткань обветшала, а не из-за плохого кроя.

Странным образом увиденное меня разочаровало. Я думал, 16 будет молодым, как и я.

– Привет, – сказал я. Мне было интересно, какой у него голос.

– Добрый вечер, – ответил старик. – Если здесь уже вечер. Я вечно не знаю.

Говорил он надменно, с тягучим старомодным выговором.

– Ты – номер шестнадцать, – сказал я. – Ты Шестнадцатое Лицо.

– Не понимаю, молодой человек.

– В Мире есть лишь двое Живых, тринадцать Мертвых, а теперь еще ты, – сказал я.

– Тринадцать мертвых! Как интересно! Никто мне еще не говорил, что тут есть человеческие останки. Интересно, кто это?

Я описал Человека с Коробкой из-под Печенья, Человека с Рыбьей Кожей, Завалившегося Человека, Обитателей Ниши и Скорченное Дитя.

– Поразительно, – проговорил он. – А я ведь помню коробку из-под печенья. Она стояла рядом с чашками в углу моего университетского кабинета. Интересно, как она сюда попала? Но вот что я могу сказать. Один из твоих тринадцати мертвых – это почти наверняка смазливый молодой итальянец, которым так увлекался Стэн Овенден. Как его звали? – Старик на мгновение отвел взгляд, затем пожал плечами. – Вылетело из головы. А другой, полагаю, сам Овенден. Он все время ходил сюда, к итальянцу. Я ему говорил, что это чревато, но он не слушал. Ну, чувство вины и все такое. И я не удивлюсь, если кто-то из них – Сильвия Д’Агостино. Я ничего о ней не слышал с начала девяностых. Что до меня, молодой человек, я понимаю, как ты мог прийти к заключению, будто я – номер шестнадцать. Однако это не так. Здесь, конечно, очень мило… – он огляделся, – но я ненадолго. Просто заглянул. Мне сказали, ты здесь. Нет… – запнулся он. – Не совсем так. Мне сказали, что́ с тобой могло произойти, а я уже сам заключил, что ты здесь. И мне показали твою фотографию, а ты на ней такой милашка, и я решил на тебя посмотреть. И не жалею. Ты ведь, как я понимаю, был очень симпатичный… до того как все приключилось. Эх! Со мной приключилась старость. А с тобой это. И где мы теперь? Но давай вернемся к нашим баранам. Ты упомянул двух живых. Второй, насколько я могу судить, Кеттерли?

– Кеттерли?

– Вэл Кеттерли. Выше тебя. Брюнет, глаза черные. Бородка. Смуглый. У него мать была испанка, знаешь ли.

– Ты про Другого? – спросил я.

– Другого кого?

– Другого. Не-меня.

– Ха! Да! Понимаю, о чем ты. Какое меткое определение! Другой! Что бы ни происходило, он всегда будет «другим». Кто-то всегда первый, а он – на вторых ролях. И он это знает. И терзается. Он ведь был моим учеником, представляешь? Да. Абсолютный шарлатан, разумеется. Сколько бы он ни корчил из себя интеллектуала, у него нет ни одной оригинальной идеи. Все заимствованные. – Старик помолчал и добавил: – Вообще-то, все его идеи – мои. Я был величайшим ученым в своем поколении. А может, и в любом поколении. Я теоретически вывел, что это… – он раскинул руки, словно желая охватить Зал, Дом, Всё… – существует. Так и оказалось. Я теоретически вывел, что сюда можно попасть. Так и оказалось. Я приходил сюда и отправлял сюда других. Хранил все в тайне. И с других брал слово молчать. Меня никогда особо не волновало то, что принято называть моралью, и все же довести цивилизацию до коллапса мне совесть не позволила. Возможно, зря. Не знаю. У меня всегда была эта сентиментальная жилка.

Он зыркнул на меня недобрым старческим глазом:

– В конце концов мы все жестоко поплатились. Я – тем, что оказался в тюрьме. Тебя, вероятно, ужаснули эти слова. Хотел бы я сказать, что произошло недоразумение, однако я и впрямь совершил то, в чем меня обвиняли. Если честно, я совершил гораздо больше, просто об этом никто не знает. Хотя – поверишь? – в тюрьме было совсем неплохо. Я познакомился с интересными людьми. – Он помолчал. – Кеттерли тебе рассказывал, как появился этот мир?

– Нет, сэр.

– А хочешь услышать?

– Да, сэр. Очень.

Ему понравился мой интерес.

– Тогда я тебе расскажу. Так вот, это началось в моей молодости. Я всегда был несравненно талантливее коллег. Первое мое озарение случилось, когда я понял, сколько всего люди потеряли. Раньше они умели превращаться в орлов и летать на огромные расстояния. Разговаривали с реками и горами, вбирали их мудрость. Ощущали в своем сознании круговращение звезд. Мои современники этого не понимали. Они увлеклись идеей прогресса и считали, будто новое непременно лучше старого. Как будто благо – функция хронологии! Однако мне думалось, что мудрость древних утрачена не до конца. Ничто не исчезает полностью. Такое просто невозможно. Я представил ее как своего рода энергию, утекающую из мира, и подумал, что она должна скапливаться где-то еще. Тогда-то я и понял, что должны быть иные места, иные миры. И поставил себе задачу их отыскать.

– И вам удалось найти хоть один, сэр?

– Да. Я нашел этот мир. Его я называю Распределительным – он создан идеями, которые вытекают из другого мира. Этот мир не мог бы существовать, если бы прежде не существовал другой. Зависит ли он от первого до сих пор, не знаю. Все это есть в моей книге. Ты ведь ее не читал?

– Нет, сэр.

– Жаль. Книга замечательная. Тебе бы понравилась.

Все время, пока старик говорил, я слушал его очень внимательно и старался понять услышанное. Он сказал, что он не 16, однако я не так наивен, чтобы поверить ему без всяких доказательств. Другой сказал, что 16 – очень плохой человек, а значит, 16 мог бы соврать о себе. Однако чем дальше, тем больше я уверялся, что старик говорит правду. Он не 16. Я рассуждал так: по словам Другого, 16 – враг Разума и Научных Открытий. К старику такое описание не подходило. Он знал, как появился Мир, и хотел делиться со мной этим знанием.

– Скажи мне, – продолжал он, – Кеттерли по-прежнему думает, будто тут сохраняется мудрость древних?

– Вы имеете в виду Великое Тайное Знание, сэр?

– Именно.

– Да.

– И Кеттерли по-прежнему его ищет?