Окрась все в черный - Надежда и Николай Зорины

Парк Пушкина совсем недалеко от магазина — три квартала вверх. Минут через семь я был уже на месте, но его нигде не было — ни на третьей аллейке, ни на какой другой. Не дождался меня и ушел? Нет, конечно же нет — я прекрасно понимал, что всю эту историю выдумал. И все же еще раз обошел весь парк, всматриваясь в каждого мужчину на каждой скамейке. Вполне возможно, что это он опаздывает. Я вернулся на третью аллейку и уселся под кленом (акация как раз распустилась и раздражающе пахла, тополя органически не переношу, а больше выбирать было не из чего).

Ждать пришлось недолго, но подошел не он, а какая-то незнакомая женщина с нервным лицом.

— Какой прохладный вечер! — сказала она и уселась рядом, поеживаясь. — Вы не находите?

Был день в разгаре, и стояла жара, но я согласился:

— Действительно, прохладный.

Мы посидели молча. Она смотрела куда-то вдаль отрешенным взглядом, я исподтишка за ней наблюдал. Мне вдруг захотелось зарисовать ее лицо, но нечем было и не на чем, да и женщина могла не понять и обидеться, поэтому просто запоминал черты и выражение глаз.

— Вы о чем-то хотите спросить? — Женщина повернулась ко мне, видно почувствовав, что я ее рассматриваю.

— Н-нет. У вас очень интересное лицо. Простите, я не хотел вас обидеть.

— Мое лицо ни при чем! Вы хотели спросить — так спрашивайте!

Кажется, она все же рассердилась.

— Да… У вас не найдется закурить? — ляпнул я, растерявшись.

— Ах, перестаньте! — Женщина легонько стукнула меня по колену — но совсем не кокетливо. — Вы некурящий, а узнать хотели, кто будет следующим?

— А… — Голова моя поплыла — от жары? от испуга? — А разве вы знаете?

— Вы — знаете, только не находите мужества себе в этом признаться, — раздраженно проговорила она. — Но так и быть, я помогу. Мужчина… Он все настаивал, что пришел по ошибке. Ну, вспомнили?

(Станислав Иващенко)

Приглашение пришло по почте. На смешной открытке, которую он сначала принял за рекламный проспект и чуть не выбросил. Это было три дня назад. Он шел на работу. Спускался по лестнице, мимоходом открыл ящик, а там открытка с хохочущим зайцем, уже собрался швырнуть ее на пол, но тут услышал, как внизу просигналила дверь подъезда. Ему стало совестно за свой жест, и он сдержал порыв, перевернул открытку, сделал вид, что внимательно читает (тот, кто вошел, протиснулся мимо него, тяжело, одышливо стал подниматься выше), и в самом деле прочитал первую строчку — и еле сдержался, чтобы не закричать. Заломило затылок, рука, сжимающая приглашение, затряслась, как при болезни Паркинсона, и невозможно было ничем унять эту дрожь…

«Дорогой Стась!»

Вот что было в этой первой строчке. «Дорогой Стась!» Он сошел с ума и не мог двинуться дальше. «Дорогой Стась!»… Стась. Так звала его только Инга, только она одна так звала его, а больше никто никогда. Инга… Черт возьми! Инга прислала ему открытку, Инга как ни в чем не бывало пишет ему: дорогой. Да кто в наше время посылает по почте открытки? И… как вообще такое может быть:

«Дорогой Стась!»

Никак этого не может быть. Это ошибка. И все же — Стась… Надо набраться… чего: сил? мужества? храбрости? — и прочитать дальше. Сейчас. Только сначала перевести дух.

Он провел пальцем по буквам, легко и нежно, словно касался ее губ. Надо с разбега, не останавливаясь. Инга… Он резко выдохнул и бросился в строчки, как в омут:

«Дорогой Стась!

Приглашаю тебя на день рождения нашего малыша (полгода — первый юбилей) в пять часов 4 июня.

Инга».

А ниже адрес и приписка, что звонить ей не нужно, поэтому номера телефона не сообщает. Так просто, и так в этой капризной приказной простоте это похоже на его Ингу, что он прямо-таки осел на ступеньки.

Дорогой Стась… нашего малыша… Нашего малыша — вот что главное. У них с Ингой малыш. Значит, та больная, угарная встреча закончилась их с Ингой малышом. Такого подарка он никак не ожидал, на такое счастье не мог и надеяться. Их с Ингой малыш, ребенок. От этого можно сойти с ума, от этого можно умереть, прямо вот так, на этих грязных ступеньках — от инфаркта, инсульта — от счастья.

Внизу опять просигналила дверь, но Станислав даже не шевельнулся: ему было совершенно наплевать, что его может кто-то увидеть из соседей в таком сумасшедшем виде, сидящим на лестнице. Ребенок… да, у них с Ингой ребенок — у него ребенок от женщины, которую он любил всю жизнь. От женщины, которая… из-за которой… Черт, черт, черт! Из-за которой он в конце концов женился. Да, у него есть жена. Галя. Как хорошо, что не она открыла почтовый ящик! Как ужасно, что она есть! И какой он дурак!.. И что же теперь делать? И…

Новая мысль его поразила. Он снова перечитал открытку, чтобы проверить свою догадку — а вернее, опровергнуть. Но она не опроверглась. «Нашего малыша» — могло означать совсем не то, что он подумал. У него есть жена, но ведь и у Инги может быть муж, и, значит, ребенок не его, а этого мужа. Потому и звонить нельзя, потому и номер телефона не был оставлен, потому и молчала она столько времени, потому и…

Он не пойдет! С какой стати ему идти на день рождения чужого ребенка?! И как жестоко было с ее стороны его приглашать! И почему, почему, почему она так поступила?

Потому что этот ребенок их. И все равно, есть муж или нет, — ребенок их с Ингой. Их малыш, только их. Сын, конечно.

Станислав сидел на ступеньках, снова и снова перечитывал это короткое приглашение и плакал. На работу он давно опоздал.

На работу он вообще не пошел. Примерно через час вернувшись домой, позвонил в свою фирму и выпросил три дня за свой счет. Почему три дня, он и сам не мог бы объяснить, ведь день рождения их сына был завтра.

Весь день он мечтал — сочинял их жизнь на троих: он, Инга и маленький Алешка (или, может быть, маленький Стась? — грезы его с каждым часом приобретали все более нескромную форму) поселились в загородном домике, небольшом, но уютном, с видом на лес — ребенку нужен свежий воздух и простор, и им с Ингой тоже нужен свежий воздух и много-много простора, чтобы не задохнуться от счастья. По вечерам они сидят на веранде или отправляются на прогулку — вместе, втроем, а потом сонного Стася он относит в кроватку (это будет только его обязанностью — укладывать ребенка спать), Инга заваривает чай и встречает его осторожной улыбкой: уснул? Он целует ее в плечо, пока только в плечо, осторожно, потому что их шаловливый малыш, возможно, только притворился спящим… И наступит зима, пушистая, белоснежная, как в сказке, и подросшего Стаську он впервые поставит на коньки, а еще через год научит играть в хоккей. А на Новый год они будут наряжать живую елку у дома…

Он так замечтался, что не заметил, что наступил вечер, и не услышал, как пришла жена, и даже в первую секунду ее не узнал: в его мечтах ей не было места.