София Палеолог. Первый кинороман о первой русской царице - Наталья Павлищева

Темные восточные глаза сверкнули (ой, гневлива государыня-то будет!).

— В Русскую землю хочу православной въехать.

Что тут скажешь? Русская земля скоро, псковитяне должны царевну на границе в устье Омовжи встречать, так договорено. Негоже, конечно, будущую великую княгиню в Юрьеве крестить, да, видно, так лучше.

— Тогда я нашего Евлампия позову, у него святости поболе будет, нежели у здешнего попа. Он на Афоне был.

— У меня иконка святых Софии и ее дочерей есть, — зачем-то сказала Зоя. — Старец ваш в Риме благословил и сказал, что мне имя София.

— Амвросий? — ахнул Мамырев.

— Не знаю, как зовут. Он с вами приехал, но обратно не едет.

— Старец на святую гору Афон отправился, через греческие монастыри пойдет.

— Если бы я знала! — досадовала царевна. — У меня в монастыре сестра Елена, привет бы ей передать.

— Жаль, что не знали, непременно передал бы доброе слово.

— Я на иконку молилась, когда буря была. Это был день Софии. Я молилась, и буря стихла. Хочу ее имя взять.

Дьяк смотрел на свою будущую государыню, широко раскрыв глаза: ай да царевна!

Потом усмехнулся:

— Епископ не знает?

— Нет.

— Сделаю все как скажешь, царевна, сделаю, — обрадовался Мамырев.

Евлампий на старца Амвросия, что благословлял Зою в Риме, не похож. Он тоже сухощавый, но темный, глаза словно уголья, а брови седые.

— По доброй ли воле решила в греческую веру вернуться, дочь моя? — Глаза старца смотрели внимательно и строго, как у ликов на русских иконах.

— Да, отец. Не по своей воле в латинянство переходила, вы же знаете.

Он чуть нахмурился:

— Не говори сейчас о том: что было, то прошло. Хорошее имя выбрала, Софию за мудрость на Руси почитают.

Зоя согласилась, она помнила значение имени: мудрая. Чего лучше для правительницы?

Посланцы земли Русской встретили их на границе — в устье реки Омовжи.

Блестя любопытными глазами (какая она, византийская царевна, воспитанная в Риме?), поднесли на серебряном блюде золотую чарку отменного вина. Зоя не пила, но пригубила. Блюдо и чарку забирать не стали, это, мол, дар.

Зоя, наученная уже Настеной, поясно поклонилась, поблагодарила по-русски, вызвав бурю восторга у встречающих. Ей были явно рады!

Пригласили на богато украшенные расшивы, чтобы озером плыть в устье Великой к Пскову, мол, там основная встреча приготовлена. Обоз должен берегом тянуться туда же. Дали проводников, чтобы в болотах не застрять. Бонумбре сначала категорически отказался ступать на борт ладьи, но потом рискнул. Из-за собственных переживаний он упустил важную деталь — царевна крестилась справа налево, как делали это и псковичи.

Бедолагу снова мутило, хотя волнения на озере почти не было. Нет, все эти путешествия по воде не для него!

Царевна не обращала на своего бывшего духовного наставника внимания, не до того.

К Пскову подплыли ярким солнечным днем.

Природа словно опомнилась, залила все светом, в небе синь-синева, все яркое, радостное. И золотые купола церквей, блестевших золотом.

И тут…

Шагнув с ладьи на пристань, царевна остановилась, низко, почти в пол, поклонилась встречающим и размашисто перекрестилась на церковные купола православным крестом — справа налево, выдохнув:

— Дома!

Папский легат Бонумбре обомлел, только рот разевал, не в силах даже возмутиться. Но потом подскочил, зашипел:

— Вы с ума сошли! Я обо всем сообщу его святейшеству!

Его голос потонул в гуле радостных криков окружающих, но София поняла по одному движению губ. Повернула к нему сияющее лицо:

— Мне теперь его святейшество не указ, я православная.

— Что?!

София только отмахнулась от наседавшего на нее Антонио Бонумбре.

Дьяк Мамырев сокрушенно качал головой:

— Ох, девка, крута больно. Теперь за легатом пригляд особый нужен, не то счеты сведет…

Боярин Тимофей Шубин поморщился:

— Показное сие. Небось с легатом сговорились, что тот гнев показывать станет. Вона как крестилась-то…

— Как?

— Сначала себя крестным знамением осенила, а потом персты по-латински к губам приложила, словно бы прощения просила.

Дьяку стало не по себе. Может, конечно, царевна просто не знала, что на Руси так не делают, а может, и прав боярин. Что, если все сговорено, и вчерашнее крещение тоже? Решил пока молчать, понаблюдать за Софией, послушать, что вполголоса говорить станет, братьев Траханиотов поспрашивать. Хотя и с ними осторожно надо, Дмитрий и Георгий византийцы, но ведь латиняне, кто знает, зачем с царевной на Русь отправлены. Эти латиняне спят и видят, чтоб русские княжества под себя поставить да на турок натравить. Сами с султаном заигрывали, пока тот Царьград не взял да многие земли славянские себе не подчинил, а теперь жаждут, чтоб те земли русские воины освобождали ради Гроба Господня. Да только где гроб, где турки, а где Русь.

Ох, осторожно с ними дела вести надо. О том еще дьяк Курицын (умнейшая голова!) предупреждал. Они, конечно, с великим князем умны, да только и фрязины хитры не в меру.

Мамырев решил сразу по приезде дьяку Федору Курицыну все свои сомнения и опасения высказать, даже если тот сам все знает, еще один голос не лишний будет. Лучше перестараться, чем оступиться.

Решение хорошее, но на душе после него муторно, словно в ясный день вдруг хмарь налетела или стая черных ворон с карканьем мимо пронеслась.

София о тяжелых думах дьяка не подозревала, иначе вела бы себя по-другому, умней и осторожней. А еще лучше — поговорила с Мамыревым откровенно. Многое пошло бы иначе, знай она о сомнениях своих новых соплеменников. Но человек задним умом силен, а в свое время многое не замечает или не понимает.

В тот же вечер дьяк Мамырев невольно оказался свидетелем тайного разговора Софии с легатом Бонумбре. Шел к царевне, да замер, услышав их с архиепископом приглушенные голоса. Остановился, не зная, как поступить, но потом остался, вникая.

Он понимал и латынь, и греческий, хотя этого не выдавал. Хорошо, что понимал.

Легат, видно, даже своих хоронился, с царевной на дворе говорить решил. Он выговаривал Софие за неподобающее поведение и особливо за то, что крестится православным крестом. Это бы ничего, но дьяка ужаснуло то, что София ответила.

— Неужели вы, ваше преосвященство, не видите, как московиты принимают меня всего лишь из-за того, что крещусь справа налево? Легче всего завоевать людей, внушив им любовь к себе, а не ненависть. Или вы предпочитаете, чтобы я с ними враждовала? Делайте свое дело, а я буду делать свое. Мне его святейшеством приказано подтолкнуть правителя московитов к унии, я и подтолкну. Только делать это надо исподволь и изнутри, а не противостоя.