Чаша гнева - Дмитрий Казаков

– Помогите брату Гарнье выйти! – лязгом стали прокатился по трапезной голос магистра. Поддерживаемый двумя оруженосцами, коренастый рыцарь направился к выходу.

– Контузия, – шепнул брат Анри Роберу, – удар булавы настиг брата Гарнье пять лет назад, и с тех пор у него часто идет кровь.

К трапезе контуженный рыцарь так и не вернулся.

Когда рыцари вышли из палат, брат Анри сказал:

– Меня ждет магистр. Ты же в сопровождении брата Гильома можешь осмотреть город. Я, как твой командор[88], тебя отпускаю.

Робер поклонился. Перед тем, как покинуть резиденцию Ордена, он все же спустился в конюшни. Тут было прохладно, в полутьме причудливо смешивались запахи свежей соломы и навоза. Сновали озабоченные конюхи. С их помощью Робер отыскал Вельянгифа. Тот приветствовал хозяина сердитым ржанием. Потрепав боевого товарища по шее, Робер определил, что тот вычищен, что в кормушке достаточно овса, вслед за чем со спокойной совестью выбрался во двор, под палящие лучи солнца.

Брат Гильом уже ждал его.

– Сегодня, во имя Господа, – сказал он, ехидно улыбаясь, – мне в качестве искупления проступков назначили сопровождать тебя по городу.

– Неужели это настолько тяжкое дело? – осведомился Робер, в то время как рыцари вышли на мощеную площадь перед Храмом.

– Уж лучше это, чем чистить лук, колоть дрова или топить печи! – усмехнулся брат Гильом. – Пойдем!

Солнце палило невыносимо. Робер, недавно прибывший из Франции, обливался потом и удивлялся, как люди могут жить в таком пекле? Рыцари тем временем шли улицей Храма, где вовсю шла торговля пальмовыми ветвями и ракушками.

– Ты же знаешь, что каждый паломник должен привезти домой веточку пальмы в знак исполнения обета, – сказал брат Гильом.

– Знаю, – ответил Робер, стараясь не оглохнуть от визгливых криков торговцев.

– А вот то, что право торговать пальмовыми ветвями имеет только одна семья – этого ты, наверняка, не знаешь! – рыцарь из Шампани рассмеялся, и тут же вынужден был отскочить, чтобы не попасть под копыта меланхолично бредущему верблюду. – Куда прешь, скотина!? Так, о чем это я?

– О пальмах, – ответил Робер, ошеломленно глядя вслед огромному зверю, похожему на поросшую рыжеватым мехом живую скалу.

– Точно! – обрадовался брат Гильом. – Когда городом владели неверные, жил в Иерусалиме благочестивый юноша. И однажды кто-то осквернил одну из мечетей, где неверные поклонялись Махмуду. И султан обещал изгнать всех христиан, если виновные не будут найдены. Тот юноша решил спасти единоверцев, и взять вину на себя, но за это он испросил у общины привилегии для своей семьи на торговлю ветвями для паломников.

– А разве это не сарацины? – спросил Робер, поглядывая на бородатые и смуглые лица продавцов.

– Сирийцы[89], – ответил брат Гильом равнодушно.

Они прошли мимо рыбного рынка и свернули на улицу Скверных кухонь. Тут к жаре добавился чад и сытные, аппетитные запахи. Прямо на открытом воздухе в десятках жаровен потрескивали угли, на которых готовились странные, экзотические блюда.

– Не вздумай пробовать! – предупредил брат Гильом. – С непривычки горло обожжешь! Они туда столько перцу кладут, сколько ты в год не съедаешь!

В животе после этих слов протестующе забурчало. Робер сглотнул слюну и ускорил шаг. Следующая улица, к его облегчению, пряталась от зноя под округлым каменным сводом. В нем через равные промежутки были пробиты отверстия, пропускающие солнечный свет. Золотые лучи падали на прилавки и освещали кипы разноцветных, переливающихся тканей. Тут был шелк, был самшит, были такие ткани, названия которых молодой рыцарь не знал. Любая модница из Европы продала бы душу нечистому только за то, чтобы оказаться здесь.

Но братьев Ордена ткани занимали мало. Гораздо интереснее было осматривать святыни. Робер увидел церковь Святого Иакова, построенную на месте, где погиб первый епископ Иерусалима, чудотворное изображение Египетской Девы Марии, жертвенный алтарь Авраама, изваяние Святого Симеона. Обилие чудес поражало, удивляло и смущало дух. Казалось странным, как можно просто жить в таком месте, не посвящая все время молитвам и созерцанию?

Но Святой Град был обычным городом, точно таким же, как Кан или Париж, здесь точно так же торговали и работали, так же ссорились и мирились, рожали и воспитывали детей.

На улице Трав, покрытой каменным сводом, тоже были свои запахи. Но не жирные и аппетитные, как на улице Скверных кухонь, а резкие и острые. Вдохнув напоенный ими воздух, хотелось чихать.

– Здесь продают специи, – сказал брат Гильом, – лучшие во всем мире. Шафран, перец, имбирь, гвоздика, корица, мускатный орех, кориандр и прочие, названий которых я не знаю.

– Неудивительно, что здесь пахнет так сильно, – покачал головой Робер, и тут же не выдержал: – Аппчхи!

Улица закончилась, выведя рыцарей на уже знакомую Роберу улицу Святого Стефана.

– Пойдем, поклонимся Гробу Господню, – изменившимся голосом проговорил брат Гильом, и принялся протискиваться через толпу.

Улица и паперть оказались забиты нищими. Вся эта галдящая и воняющая толпа выглядела резким контрастом с безмолвной громадой святилища, возвышающегося за спинами попрошаек. Если Храм Соломона подавлял исполинской мощью, то ротонда храма Гроба Господня словно раскрывалась в небо, и несмотря на свои размеры, казалась легкой, готовой взлететь.

Пройдя через паперть, Робер неожиданно остановился.

– Что такое? – обеспокоенно спросил брат Гильом.

– Тут щит.

Действительно, над дверями храма висел огромный ростовой щит, из тех, которые использовались во времена первых пилигримов, отбивших Иерусалим у неверных. Но не размеры вызвали изумление у молодого рыцаря. Удивлял изображенный на щите герб. В нарушение всех правил золотой крест на нем был нанесен на серебряное поле. Большую фигуру сопровождали четыре маленьких крестика того же цвета, размещенные по углам.

– Да, это щит Готфрида Бульонского, Защитника Гроба Господня[90], – ответил брат Гильом, осенив себя крестом. – Такой герб был дарован ему как знак отличия после того, как Святой Град был освобожден. Ему даже придумали название – «выступной крест»[91].

Внутри оказалось тихо. Залитая беспощадным зноем шумная улица осталась позади, Робер словно окунулся в прохладную полутьму. Свет падал сверху, из прорубленных над хорами окон, и до пола доходил слабым и рассеянным, ничем не напоминая яростные лучи местного солнца.