Брак по-американски - Тайари Джонс

Прости мне эту избитую фразу, но лучше сядь. И налей себе бокал вина, потому что сейчас у тебя глаза вылезут из орбит. Мой родной отец не только оказался в той же самой тюрьме, но он сидит со мной в одной камере, и это Уолтер, Гетто Йода.

Вот как я узнал. Ты уже знаешь, что такой образованный парень, как я, в тюрьме просто нарасхват. Я пишу письма, разбираюсь в документах, немного играю в тюремного юриста. «Немного» это немного, но у меня получается лучше, чем у большинства (применяю свое образование. Спасибо, Морхауз, Бенни Мейз[28] мной бы гордился). В общем, я выполнял одно поручение для Уолтера и наткнулся на анкету в его личном деле. И там наверху листа было напечатано его полное имя: Отаниель Уолтер Дженкинс. Сейчас такое имя носит только один человек в мире, но раньше их было два. До того, как Рой-старший дал мне свое имя, меня звали Отаниель Уолтер Дженкинс II. Наверное, мама оставила мне его второе имя ради памяти.

Когда я увидел анкету, я сразу понял, что это он. Помнишь, он мне сказал, что «кривоногим парням надо держаться вместе»? И посмотрел, как я отреагирую. Я и не обратил на это внимания, а ведь он тогда имел в виду наше кровное сходство. Знаешь, все называют его моим батей, но я списывал это на какой-то тюремный бред. Люди тут заводят семьи, а Уолтер и вправду заботился обо мне, как о родном сыне.

Сделаю отступление. Вот что мне рассказывала Оливия. Она выпустилась из старшей школы в Оклахоме и запрыгнула в междугородний автобус, направляясь в Новый Орлеан – в школе она ходила на курсы машинописи и решила устроиться секретаршей. Но в пути ей встретился мой биологический отец, и дорога завела ее в маленький городок под названием Новая Иберия. Ей не было семнадцати, а ему было за тридцать.

Он не был женат, но детей наплодил немало, и Оливия меня предупредила, что я должен быть настороже с девушками из Луизианы, Миссисипи или восточного Техаса (когда она перечисляла, я представлял, как мой отец осеменяет штат за штатом, словно Джонни Эпплсид[29]). Короче говоря, он сбежал и оставил ее с ребенком и без денег. Но Оливия не собиралась сдаваться. Она осталась в Новой Иберии и, когда уже была на сносях, отправилась на поиски своего мужчины. Она ходила по городу, выставив вперед круглый живот, до тех пор пока сердобольные старушки не поведали ей все, что знали (а знали они мало). Наконец, в лавке у мясника ей сказали, что он работает на бумажной фабрике в Ило (мама говорит, она должна была сразу заподозрить ложь, ведь они произнесли слово работает). Когда она приехала в Ило, Уолтера и след простыл. Но здесь ей повстречались три главных, как она говорит, вещи в жизни каждой женщины: Иисус, работа и муж.

Больше от Оливии я никаких историй не требовал. Мне хватало того, что она рассказала, у меня был Рой-старший, и все в Ило звали меня Роем-младшим. Зачем же мне было гоняться за каким-то ветрогоном?

И вот этот ветер настиг меня за тем столом в библиотеке и завыл у меня в голове. Когда у меня закончилось время, я вернулся к нам в камеру. А куда еще мне идти? Не могу же я пойти сесть под мост, чтобы все обдумать. Когда я зашел, Уолтер справлял нужду. Жизнь зла, Джорджия. Минуту назад я узнал, что этот человек – мой биологический отец, а он стоит с хером в руке (прости за мой французский, но из песни слов не выкинешь). Он закончил, повернулся ко мне и тут же прочел все у меня на лице, как в газете. «Ну, теперь знаешь?» – спросил он. Я рассказал ему про анкету в личном деле, и он сказал: «Признаю свою вину», – и даже улыбнулся так, будто ждал этого разговора всю свою жизнь.

А я даже и не понял, в чем именно он «признал свою вину». В том, что он мой отец? Или в том, что он мне об этом не сказал? Но он стоял там, улыбаясь во весь рот, будто лучше и быть не может, а я думал, что меня развели, как лоха.

Он захотел рассказать, как все было с его точки зрения, и рассказал. В тюрьме ни у кого нет секретов, и парни тут сплетничают, как бабы, а Уолтер говорил громко, будто его попросили произнести пасхальную речь. Но его версия событий не слишком отличалась от истории Оливии. Они встретились в бегах: Оливия бежала от отца, а Уолтер – от женщины (точнее, от ее мужа). Все произошло на «цветных» сиденьях[30] в междугороднем автобусе. Они провели нос к носу пятнадцать часов – достаточно долго, чтобы, въехав в Луизиану, мама уже потеряла от любви голову, руки и ноги. Уолтер уболтал ее остаться с ним в Новой Иберии (тут он сказал: «Я ведь был симпотный негр», – клянусь тебе). Они стали жить как муж с женой, бедно, но «с милым рай и в шалаше» – вот они и жили в шалаше. Из удобств только водопровод. В общем, вскоре моя мама забеременела. И, как и полагается беременной девушке, она хотела замуж, а он, как и полагается мудаку, сбежал и бросил ее. На этом месте Уолтер снова включил Гетто Йоду: «Когда женщина говорит тебе, что беременна, ты первым делом валишь. Это как когда дом горит. Ты не думаешь, что надо бежать, ты просто бежишь. Чистый инстинкт, ведь женщина хочет забрать себе твою жизнь, а другой жизни у тебя нет».

Бред полный, и я знал, что это бред, но его монолог встал у меня поперек горла, как рыбная кость. И я понял, Селестия: я ведь тоже бросил тебя, когда ты сказала, что беременна. Я сказал: «И что ты будешь делать?», – а это все равно что сбежать из города.

В общем, Уолтер смотрел, как я всхлипываю, пытаясь сдержать суровые слезы, и пытался оправдаться, клялся и божился, что в жизни и пальцем маму не тронул, не крал у нее денег, хотя ее сумочка просто висела на шифоньере. Он сказал, что ничего не имел против нее лично, просто всегда убегал от брюхатых женщин. Так он жил. Но я думал не о нем, Селестия, я думал о тебе и о том, какое же я говно. И это правда.

Я сидел на кровати, и у меня словно пелена с глаз упала. А Уолтер все расходился: «Думаешь, мы случайно в одной камере оказались?» – спросил он. Оказалось, его друг Прежан тоже был родом из Ило и рассказал ему обо мне, и Уолтер тайком проверил, кто я такой. Он сказал: «Говорят, яблоко от яблони недалеко падает. Но я не знал, к какой яблоне ты ближе – к моей или к Оливии». Потом он рассказал, как увидел меня и понял, что от него у меня только «кудряшки и кривые ноги». А потом он отдал кучу денег, чтобы нас посадили в одну камеру, пока меня не избили еще сильней. Он сказал: «Согласись, что благодаря мне твоя жизнь наладилась. Кое-что я для тебя сделал».

Я хочу злиться на него, Селестия. Он бросил мою маму, как дешевую шлюху, но он был бы мне отвратительным отцом. Он бы никогда не отправил меня в Морхауз. В то же время он правда кое-что для меня сделал. Если бы не он, я бы уже умер или был бы сейчас совсем на дне. Уолтер не тянет на тюремного Дона Корлеоне, но он уже дед, и к нему никто не лезет. Он был совсем не обязан заботиться обо мне, но все равно взял меня под свое крыло.