Висконти. Обнаженная жизнь - Лоранс Скифано

В пятнадцать лет Лукино Висконти уже выступал на концерте в Миланской консерватории — играл «Сонату в двух частях» Бенедетто Марчелло. 9 июня 1920 года еженедельник Sera, похвалив юного музыканта за «совершенное мастерство»

исполнения, предрек ему успешную карьеру виолончелиста. Однако своими первыми крупными успехами он с детства обязан театру. «Мы очень рано начали устраивать представления у нас дома, — рассказывает он, — в гардеробной. Я был постановщиком и актером. Моей любимой ролью был Гамлет, а первой моей актрисой стала маленькая Ванда Тосканини. Мы ежедневно репетировали по часу, а представления давали по воскресеньям».

Лукино распределял роли, оборудовал сцену, выбирал либретто пьесы и был ведущим, а все остальные — ведомыми, он управлял ими как деспот. Юные актеры не сразу перешли к адаптированным версиям пьес Шекспира, где они скорее импровизировали, чем декламировали. Вначале Лукино ставил спектакли по собственным сочинениям: «Тиран» заслужил первые аплодисменты матери для него это была наивысшая похвала; потом была опера «Бенгальская роза», к которой он сочинил слова и музыку, она была представлена в 1914 году на сцене семейного театра.

Позже он скажет: «До сих пор ума не приложу, как у меня получилось довести все до конца: трудности были куда серьезнее тех, что ждали меня в дальнейшем. Я превратил братьев, сестер, кузин и кузенов в певцов, а партитуры были сложные. Там были предательства, кражи, драки и дуэли — бесконечное множество сценических ситуаций, которые перекрещивались, сплетались и разрешались. Плюс ко всему, была еще и музыка!»

Мадемуазель Элен дополняет рассказ о спектакле: «Лукино с его красивым голосом и бархатистой кожей был прирожденная примадонна. Луиджи, тенор, был победительным рыцарем. Диди выступал в роли благородного отца. У малыша был глубокий бас. Боболино, старший из детей Кастельбарко, должен был играть изменника, собирающегося похитить героиню — Бенгальскую Розу. Драматизм бил через край. Репетировали долго. Каждый делал, что мог. Мы с Анной шили костюмы по указаниям Лукино. Действие происходило в Бенгалии, и костюмы были восточные. Графиня перебрала все свои туалеты, чтобы обеспечить нас тканями. Лукино, он же восточная танцовщица, выступал в широких шальварах из кисейного шелка и в длинном покрывале, но мы никак не могли придумать, из чего сделать необходимые ему для роли косы. Графа забавляли наши приготовления, и он решил помочь, принес паклю и смастерил восхитительный белокурый парик с длинными косами.

Когда все было готово, составили приглашения (платные!) для всей семьи. Успех оказался таким, что мы, прихватив чемоданы (с костюмами), давали представления в домах наших друзей». То, о чем умолчала гувернантка, позже расскажет сам Лукино: на следующий после премьеры день он «бездельничал, греясь на солнышке на балконе, а мои братья и кузины играли в саду. Я взял всю выручку и швырнул им, крикнув при этом: „Моим актерам!“ За эту выходку меня заперли в спальне вместе с моим мопсом». Что и говорить, жест был театральный и истинно княжеский.

На театральном поприще Лукино соперничал с отцом: тот тоже писал пьесы, но не комедии, а трагедии и даже оперные либретто! Эти спектакли собирали всех домашних, включая слуг. Лучше всего магия «представления» в узком кругу избранных передана в первой сцене «Гибели богов»: молодой виолончелист Гюнтер играет для семьи, собравшейся по случаю дня рождения деда, Иоахима Эссенбека. В ночной тишине струятся образы и музыка. Сначала мы видим портрет умершего отца в овальной раме, на нем — лицо старого аристократа. После этого на экране появляется лицо Иоахима и другие лица — здесь и гости, и служанки в гофрированных чепцах, дядя Константин, тетя, маленькие девочки, и, наконец, крупным планом нам показывают измученное лицо гувернантки.

Музыка трактуется здесь как связь с семьей, а для Лукино — это еще и особая связь с матерью. Его мать чем-то напоминает мать Томаса Манна, которого Висконти особенно высоко ценил как автора «Будденброков». Эти женские фигуры походят друг на друга и природной красотой, и светскостью, и вкусом к роскоши, и, наконец, страстной любовью к музыке, особенно к Шопену. Томас Манн в детстве тоже часами слушал «отточенную, тонкую и чувственную игру матери, которой лучше всего удавались этюды и ноктюрны Шопена».

После смерти матери Лукино унаследует ее фортепиано и не расстанется с ним до конца дней. Связь, возникшая между матерью и сыном благодаря музыке, не прервется никогда: больше всего они любили романтическую музыку (мать Андре Жида, напротив, опасалась ее пагубного влияния на нервную систему и чувства своего сына).

Донна Карла была очаровательной женщиной с весьма непростым характером: здравый смысл, рассудочность, практицизм, стремление к порядку соединялись в ней с чертами, которые будут свойственны и ее сыну: пылкость, несбывшиеся чаяния и безумные мечты. Висконти пишет о том, что «в „Самой красивой“, „Рокко и его братьях“ и „Гибели богов“ есть одна и та же тема — от пылкой матери дети наследуют ее увлечения и ошибки, а кроме того — сомнения, душевные раны и устремления». Идеализированная материнская фигура из «Смерти в Венеции», мать, лицо которой скрыто вуалью, когда она сидит на пляже в Лидо и смотрит на своего маленького сына, а тот бежит к ней, весело смеясь и протягивая горсть ракушек, и ночная, демоническая София фон Эссенбек, которая потакает порокам своего сына Мартина и соучаствует в его преступлениях, — это в действительности две стороны одного и того же образа — любимой и желанной матери; в «Смерти в Венеции» она остается непорочной, ее окружает платоническое обожание, но в «Гибели богов» она сгорает в огне святотатственного кровосмешения.

Именно к ней сходятся все линии жизни, все творчество художника. Материнская фигура — центр тяготения всех церемоний и праздников; так, в фильме «Людвиг» рождественским вечером Козима Вагнер с новорожденной дочерью на руках принимает музыкальный подарок от мужа — посвященную ей «Идиллию Зигфрида», которую Тосканини случайно обнаружил на обороте оригинала партитуры «Парсифаля». Дети, которые в этой сцене фильма собрались под громадной, сверкающей огнями елкой, — это напоминание о рождественских праздниках сурового и золотого детства самого Висконти. В те дни в большом квадратном дворе их палаццо наряжали елку, к подножию которой каждый клал свой подарок… Придет день, когда очарование развеется; вокруг Матери, Королевы пчел, разразятся драмы, и две ветви семьи будут разделены навсегда.

Строгий домашний распорядок улетучивался, едва наступало лето. Дом наполнялся лихорадкой близкого отъезда: шуршала бумага, в которую заворачивались летние платья и костюмы, потом вещи аккуратно складывались в дорожные сундуки. Взяв с собой гувернанток, слуг и горничных, семья покидала душный город и уезжала в одно из двух больших имений: в отцовский замок в Граццано или на виллу Эрба на берегу озера Комо, в Черноббио.