Дьявол в сердце - Анник Жей
Шрифт:
Интервал:
Раковым больным и в будни нерадостно, в воскресенье и того хуже! Белые халаты сбегают, больных не осматривают, в воскресенье всюду царствует рак. Всех охватывает оцепенение, страдание растворяется в тишине, время тянется. Очень мрачно, особенно зимой, когда даже утром темно.
Из окна я вижу заброшенную стройку. Она похожа на мою жизнь. Никакого развития. Экскаваторы замерли, краны парализованы, грузовики неподвижны. Строительный подрядчик сбежал. Дух этого предприятия сломила близость рака. Это болото медленно затягивает меня, как будто оно воплощает бесконечную крестную муку, вечное испытание. Поникшие краны и самосвалы, землекопы, оставшиеся без работы «по техническим причинам», замерзшие кучи песка — в Вильжюифе даже стройке плохо.
По воскресеньям исчезает и без того малый смысл жизни. На всех этажах царят боль и оцепенение послеоперационных больных. Двое спрашивают у медсестры расписание богослужений. Я пристраиваюсь к ним: я готова расстаться со своим «королевством», мне необходимо чем-то себя занять. Сколько времени я не была в церкви?
Калеки входят в часовню, волоча за собой капельницы с лекарствами; справа от приемной я останавливаюсь, «…и Господь даст благо, и земля наша даст плод свой; правда пойдет пред Ним и поставит на путь стопы свои»[11],— поет лысый ребенок в микрофон. Мод, должно быть, составляла такого типа заклинания в Шапель-Кадо.
Над алтарем возвышается крест; мне хватает и моего собственного. Святая вода не для ведьм. Облаченный в белую ризу священник оборачивается в мою сторону.
Я ухожу.
Франк! Ты ничего не прощал. «Око за око», — задумчиво бормотал ты, встречая имя врага в рубрике некрологов. Секс, деньги и жажда мести — вот что движет людьми, любовь же существует только у Пруста и Эдит Пиаф. «Смешные заблуждения, чувства! Дешевые сладости, воздушные замки для простаков! Главное — это деньги, а остальное — ничтожно», — повторял ты.
Моя безнадежность походила на твою. Пустота, вечный вопрос «зачем», нехватка идеалов — нам все с тобой опостылело, в этом наша схожесть.
Беготня в коридоре, смех медсестер, стук их каблучков: больные раком отбрасывали ночь, как детский страх. Каждый понедельник с семи утра открывались двери, скрипели тележки, кругом был гвалт и всеобщий аппетит.
Матроны ставили поднос на кровать, царила суматоха первой подачи. «Чай или кофе?» — предлагали разносчицы с половником в руке. Я завидовала их восточному взгляду и упругим попкам. Подносы были единственной радостью за весь день. На кроватях больных, отправлявшихся в блок или возвращавшихся с химиотерапии, висели таблички «Не кормить», тележки с едой проезжали мимо.
На прикроватной тумбочке, как реликвии, хранятся розы Крестного, телеграмма Антуана, письмо Бертрана, два сладких мандарина от Веры, засахаренный миндаль от Иветты (со времен розового периода). В то утро я включила радио. Как ветер с моря, по комнате полетели сплетни о далекой жизни. Я хрустела сухариками, новости шли своим чередом, рак мог подождать.
Когда женщины забрали поднос, мне вдруг стало казаться, что я живу в роскошном отеле. Я отдыхала, а белые халаты начинали обход прооперированных больных. Это можно было понять по первым раздававшимся крикам: вынимали дренажи, убирали зажимы, что-то отрезали ножницами, — несмотря на морфий, плоть бунтовала.
На «Франс-Инфо» обсуждался вопрос о долларах и инвестициях. Провинция развивалась, и строительство офисов в парижском регионе казалось лакомым куском.
Медленно, с кучей гримас, я поднялась с постели. Мне понадобилось четверть часа, чтобы добраться до ванной. Мне не было так страшно в реанимации, где моя жизнь висела на волоске. Но огромные усилия, которых мне стоило малейшее движение, заставляли меня дрожать от страха. В зеркале мое лицо достигло своего рода совершенства. Как маска театра Но. Я не узнавала своих постаревших черт с отпечатком страдания и напоминанием о страдании. Это испуганное лицо отражало все опасности переправы и долгого путешествия.
Когда меня освободят от этих дренажей, которые я таскаю за собой, как кастрюли? Такова уж судьба каторжника от рака: таскать, как ядра, банки с надписью «A-отрицательный». Мне тяжело от этих мыслей, я плачу каждое утро.
Я расчесала свалявшиеся от пота волосы, подкрасилась — блеск на губы, тени на глаза; это было смешно: весь день я проводила, меняя позы на кровати.
Мне постелили чистое белье. Положив руки на свежие простыни, я уговаривала боль утихнуть. «Еще чего!» — ответили мои нервные окончания.
Раздался стук в дверь. Белые халаты никогда не стучали. Было темно: я не люблю искусственный свет по утрам. В полумраке дверь открыл мужчина и направился ко мне. Мой гость, должно быть, ошибся палатой. Черный плащ с капюшоном, глаза тоже черные.
— Вы позволите?
Незнакомец приблизился. Среднего роста, брюнет, ни толстый ни худой, он прошел бы по улице незамеченным. Он придвинул кресло и сел в ногах моей постели. За двойными рамами медленно передвигались краны, поднимая свою ношу, в первый раз я увидела их работающими. Стройка ожила. Песчаная пустыня, закрывавшая горизонт, вдруг закишела людьми. Фигурки поднимали руки, как будто приветствовали меня. Одетые в голубые комбинезоны, три землекопа в белых касках взбирались на кучу песка.
Мой гость навел меня на мысль о фигурах Джамеля Тата: человек из толпы. У него было самое заурядное лицо — как у всех. Должно быть, у него была веская причина прийти в мою палату. На нем были черные походные ботинки фирмы «Текника» — такие носил и Антуан.
— Вам что-нибудь нужно? Книги, цветы или фрукты? Я могу спуститься в магазин, если вам чего-то не хватает, — предложил он и закинул ногу на ногу.
Может, мне и хотелось всего, но это никого не касалось. Незнакомец кашлянул, чтобы придать себе уверенности. Я увидела, как белая, довольно изящная кисть руки появилась из черного и нырнула обратно в карман. Мужчина покосился на дренажи у постели. После обеда я их прятала, чтобы не пугать Теобальда. Достаточно было убрать мое хозяйство под кровать, а потом свесить одеяло до пола.
Мне вдруг стало стыдно.
Проходящий сквозь стены невозмутимо созерцал мои мучения. На его лице не выразилось ни малейшего отвращения. Должно быть, это практикант в штатском.
— Вы читаете газеты?
Мужчина достал из кармана плаща «Либерасьон» и «Монд» и положил их мне на кровать. Я заплакала. Такое стало часто случаться. Слезы бежали из глаз, лицо, как мрамор, было неподвижно, я не страдала — слезы лились сами собой.
Незнакомец протянул мне бумажный носовой платок, я жестом отказалась. Потянулась за газетой. Ну и что из того, что я в Вильжюифе: я могу читать, мне только что подали завтрак, при желании это могло походить на пребывание в отеле. Мужчина в «текниках» улыбался. Его заинтересованный взгляд остановился на моей распухшей руке.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!