Читать не надо! - Дубравка Угрешич

Давайте проиллюстрируем наше горестное повествование более оптимистичным примером, и снова из России. Одна московская мамаша чрезвычайно тревожилась за своего сына, хотя для тревоги не было оснований: он отлично учился, любил литературу, восхищался Пушкиным. И все же мама страшилась самого ужасного греха — наркотиков, потому регулярно проверяла карманы сына. И вот, наконец, она обнаружила то, что искала: небольшое, бурого цвета, завернутое в фольгу. Вместо того чтобы уничтожить злосчастную находку, эта отважная женщина решила испробовать на себе силу наркотика. И хоть ни малейшего опыта не имела, все же умудрилась как-то скрутить в виде сигаретки и запалить. Ее мирное и благостное занятие было грубо нарушено появлением сына в дверях.

— Ты не видала мой маленький сверточек? — выкрикнул он.

— Я его выкурила! — бодро ответила мать.

Оказалось, это — вовсе не наркотик, как подумала мать, а земля с могилы Пушкина, реликвия для ее сына. Словом, мама выкурила Пушкина. И тем самым эта отважная женщина, сама того не подозревая, отомстила за превращенные в пепел стихи той бескорыстной женщины, бойца Красной Армии. Эта неизвестная мать, сама того не подозревая, открыла, возможно, новую страницу в истории литературы. Подчеркиваю: «возможно». Но все равно — спасибо ей!

1997

Крах коммунизма повлек за собой то, что случается в природе всегда, когда нарушается биологическое равновесие. Многое исчезло из нынешней культурной среды, идеологические ярлыки в том числе. Теперь никто вслух не объявляет кого-либо коммунистом или даже капиталистом. Прежняя риторика — неокоммунисты, марксисты, антикапиталисты, — может лишь изредка промелькнуть в речи забывшегося репортера CNN. Эти слова исчезли, потому что идеологический контекст, в котором они имели смысл, также исчез. Вакуум заполнили деньги, которые, судя по всему, сделались единственной идеологией.

Романтикам — тем, кто по-прежнему считает, будто людьми движет идеология и что причина национализма в бывшей Югославии это коммунизм, грубо попиравший права этнических меньшинств, — стоит указать на то, сколько собственности захватили пришедшие к власти националисты. И беглого взгляда достаточно, чтобы понять: и этот национализм, и сопровождавшая его война — просто рекламно-идеологический шум, стимулировавший грубый захват имущества, начиная с украденного видеопроигрывателя и кончая украденными же фабриками; кто что смог и сумел. Не стоит забывать, что даже Андрей Чикатило, людоед из Ростова, сожравший полсотни соотечественников, во время суда пытался отнести свой необычный аппетит за счет коммунистических репрессий. Каждый, кто продолжает считать, будто в коммунистическую эпоху религиозные воззрения жестоко преследовались, пусть посетит «свободную» Хорватию. В каждой деревне, точно кукуруза в попкорновых дробилках, выстреливают все новые и новые Пречистые Девы, являясь детишкам посреди поля или домохозяйкам в виде облака в окошке, а односельчане в своем освобожденном религиозном раже, ликуя, потирают руки. Чем больше Пречистых Дев, тем больше туристов!

Значит, суть — деньги, не убеждения. Но оказывается, что жизнь без идеологии пуста, как дом без мебели. Человек в таком пустом пространстве чувствует себя неловко, непривычно. Потому-то опустевшее пространство мигом заселяет новая, на первый взгляд невинная идеологическая флора: оптимизм. Бывшие коммунисты, современные капиталисты, националисты, религиозные фанатики — все теперь становятся оптимистами. Оптимисты — значит победители. Почему? Да потому, что их идеология естественна и приятна, с ней согласен каждый. Почему согласен каждый? Потому что люди любят оптимистов, пессимисты — нытики и вечно портят нам настроение.

Приведу пример. Два моих соотечественника, оба молодые доктора, проходили практику в больнице американского городка, где они и жили. В процессе работы один из них каждый раз на вопрос «Как дела?» — отвечал «Отлично!» Второй, не отказавшись от привычек своей бывшей родины, на тот же вопрос отвечал: «Да так, ничего себе». Первый получил работу, второй — нет. Узнав про этот случай, я подумала, что руководство больницы приняло правильное решение, я и теперь так думаю. Что может быть хуже унылого доктора!

Оптимизм как психологическое убеждение пронизывает все виды человеческой деятельности, включая сферу так называемой свободы мысли. Правда, на идеологической характеристике оптимизма имеется некое темное пятно: лозунг, ориентирующий каждого на оптимизм, принадлежит сталинскому лексикону. Если что и осталось от сталинизма, так это призыв к оптимизму. Вспомним, как семьдесят лет тому назад в Советском Союзе пораусенцы платили жизнью за свой страшный грех — пораженчество. Обвинение в распространении пораженческих настроений влекло за собой отправку в сталинские лагеря на несколько лет. Пора- усенец был точно дьявол во плоти: изменник Родины, враг народа, скрытый скептик, провокатор, антикоммунист, короче — не человек, а дерьмо. Грустный ослик Иа — это не кто иной, как порау/сенец в сталинском представлении. Если бы существовали лагеря для литературных персонажей, Иа угодил бы туда в первую очередь.

Как бы то ни было, а мир в последнее время разделился на оптимистов и пессимистов. Мы живем в эпоху культурной войны. Оптимисты — «хорошие ребята», миролюбивое большинство, ну а пессимисты — «нехорошие ребята», меньшинство, существующее лишь затем, чтобы большинству отравлять жизнь.

Кто же такие культурные оптимисты? Это — популисты; защитники рыночной современности; поклонники средств массовой информации, их стиля и жанров; очернители элитарной культуры, иерархий и классов; обожатели технокультуры и всего, что она за собой влечет; поклонники скорости, глобализма и всевозможного модного культурного мусора. Версаче и Вергилий, Наоми Кэмпбелл и Вирджиния Вулф, Майкл Джексон и Джеймс Джойс, Мадонна и Микки Маус, Зена и Сафо, рэп и поп, доктор Аткинс и Мартин Эмис, известное и маргинальное, белое и черное, Том Клэнси и Пол Вирильо — все, как попало, смешалось в культурном мегапро- странстве. Мегабеспорядочность — суть современность.

Да, оптимист от культуры не слишком последователен, но к чему ему последовательность? При выборе вина, например, оптимист спросит совета у эксперта по винам, ведь только эксперт понимает, что такое вкус, аромат, терпкость и сладость; эксперт умеет определять сорт винограда и участок долины, где он взращен. Оптимист сочтет, что без такого арбитра он не справится. Тот факт, что он открыто защищает культурный популизм, не означает, что сам он должен пить не вино, а «Будвайзер». Если придется выбирать между «Вартексом» (бывшим югославским производителем одежды) и Версаче, он непременно выберет Версаче. Но лишь только речь заходит о литературе, оптимисты от культуры тотчас принимают сторону Даниэлы Стил[24], кооперируясь с теми, кто равнодушен к Данте, потому что Данте «ничего общего с ними не имеет». А вот Даниэла «имеет». В литературе и искусстве оптимист от культуры будет яростно отбивать любую попытку навязать ему просвещенное мнение. Почему? Потому что именно оно, просвещенное мнение, и есть его враг, проявление культурного пессимизма.