Жора Жирняго - Марина Палей

— Я — да, — с гордостью заржал светописец. — А ты?

— И я — да, — сказал Том. — Всю дюжину венецианских витражей...

— Тише вы!.. — огрела его сзади палкой бородавчатая старушка. — Мешаете Писателя слушать!

— А ты, — перегнувшись через ноги Тома, обратился Крафт к хищно оцепеневшему над блокнотом Бергу, — ты-то, братец, свои окна вымыл?

— Иди ты, знаешь... — пробормотал Берг.

— Куда идти и с кем торжествовать? — громким басом поинтересовался фотограф.

— Выдь на Волгу, чей стон… — сказал Берг.

— У него комната без окна, — пояснил Том фотографу. — Маневренный фонд. Ты что, разве там не был?

— Да тише вы!!. — синхронно брызнули слюной две старушки. — Писатель же говорит!..

— Вот за это и выпьем, — мгновенно подобрел Крафт.

И было не ясно, за что именно он призывает выпить: получалось за то, что художник живет в комнате без окна.

— А уши ты своим детям перед праздниками вымыл? — строго взглянул на него Берг.

— От первого брака — да… — задумчиво вздохнул Крафт. — А от остальных, включая морганатические… увы. А ты?

... — Мой дедушка был граф, — между тем отчитывался пред народом Жора. — А далекий пращур получил дворянство за подлость. То есть я тоже граф.

— В смысле — тоже подлец? — риторически ввернул Том.

— Эх и ни хрена себе!.. — злорадно зашептал Крафт. — Это же как в анекдоте. Анекдот знаете?

— Отстань, — поморщился Берг.

— Ну? — сказал Том.

— Это про честного. Министр просит народ выбрать его депутатом. Народ говорит: а зачем тебе. А тот: как зачем — чтобы взятки брать. А народ: ты ж их и так гребешь — как министр. А министр: депутатом я буду еще дополнительно хапать — как депутат. Народ говорит: вааааау!! ёкарный бабай! вот такие честные, открытые, самокритичные депутаты нам как раз и нужны!.. И выбрал.

Берг заржал во все горло. Том ткнул его в бок, но было поздно.

— Товарищ администратор!!! Выведите этого с бородой! Да, вот этого, этого! Всю эту банду! Они Писателя слушать не дают!.. Это же Писатель тут говорит!..

Блаженная память... «Говорит Писатель!..» (Ну да: «Говорит Смоква! Работают все радиостанции...») Как может, казалось, невинная реплика эксгумировать эпизод такой далекой эпохи? Намертво сплющенной грузом позднейших и, кстати, не таких уж «культурных», пластов?

И вот они опять, знакомые места,

Где жизнь отцов моих, бесплодна и пуста,

Текла среди пиров, бессмысленного чванства,

Разврата грязного и мелкого тиранства;

Где рой подавленных и трепетных рабов

Завидовал житью последних барских псов,

Где было суждено мне божий свет увидеть,

Где научился я терпеть и ненавидеть…

(Н. Н.)

Итак, пригревает. В памяти, как на меже,

прежде доброго злака маячит плевел.

(И. Б.)

Лето на средней Волге.

Остров.

Ржавая баржа, переименованная в турбазу «Восток» («Восход», «Спутник», «Заря», «Искра», «Рассвет»). Цвет ржави сохранен в памяти как охряный (пьяный, пряный). И одновременно он сохранен как original color of excrements, т. е. вонючий. Смотря по настроению.

Громкоговорители.

Столовка. Неизменный мясопуст (пост). Хотя ложки и вилки — не исключено, что специально — хранят бессменный слой (собачьего?) жира. Возможно, для гуманного облегчения глотательного акта. Алюминиевые ручки закручены в штопор.

Прием пищи в две смены. Штамп, номер и мат на любом предмете инвентаря.

Хлорка.

Кал.

Моча.

Норма.

Гвоздь. Серое вафельное полотенце. Оттянув эту мокрую тряпку вниз, отдыхающие яростно дырявят ее вилками — очищают, стало быть, свои «столовые приборы» тем способом, каким были обучены в казармах-бараках.

Томасу восемнадцать лет.

…Какого черта память намертво впитала это зловоние? Почему именно это? И именно намертво? Вот, например, Бунин…

Нет, Бунин тоже честно содрогался на пороге своего помешательства и даже утверждал, что те, кто увидит однажды «смоквенское мракобесие», со всем вытекающим антуражем, те уже ни с англичанами, ни с французами, ни с тибетскими монахами, ни с ангелами небесными сосуществовать не смогут. Почему? Да потому что эта человечья мерзость, однажды распознанная, будет темнеть и смердеть сквозь любые благочинные, благоглупые, «политкорректные» оболочки.

Тем не менее… Бунин в своих дневниках ежедневно указывает направление ветра. Во время беснования плебса (меж двумя «революциями») он, Бунин, описывает форму, цвет, вид, характер движения облаков… Каждый день! Такое меня в начальной школе заставляли делать, а я, дурак, списывал у девчонок.

Бунин обходит свою деревню, затем пишет: пятна света спокойно (или не спокойно) лежат на земле... цвет воздуха утром — таков, цвет воздуха вечером — таков, даже состояния горизонтов описывает, будто они, горизонты то есть, входят в его личное хозяйство... утварью личной являются... Нет, не могу удержаться:

«8 августа 1917 г. <...> Люблю август — роскошь всего, обилие, главное — огороды, зелень, картошка, высокие конопли, подсолнухи. На мужицких гумнах молотьба, новая солома возле тока, красный платок на бабе…»

«14 августа. <...> Облака на восточном горизонте изумительны. Гряды, горы бледно, дымчато-лиловатые (сквозь них — бледность белизны внутренней) — краски невиданной у нас нежности, южности».

«17 августа. <...> Ночь лунная. Гуляли за садом. Шел по аллее один — cоломенный шалаш и сад, пронизанный лунным светом, — тропики. Лунный свет очень меняет сад. Какое разнообразие кружевной листвы, ветвей — точно много-много пород деревьев».

«21 августа. ...открыта дверь в амбар, там девки метут мучной пол — осень! <...> В 10 1/2 вышел гулять по двору. На северо-востоке желтый раздавленный бриллиант. Юпитер?»

«7 октября. <...> Листва точно холодным мылом потерта...»

Нет. Если выписать отдельно, впечатление умирает. Сила тех записей именно в том, что они делаются регулярно. Перемежаясь с описанием состояний того, кто записывает, а стоит он, как было сказано, нá волос от безумия.

У Тома, в сравнении с Буниным, уже тогда наметился гораздо больший крен в сторону, скажем так, антропологии и этнографии. И вот что он, этот стихийный антропо-этнограф, без особой отрады вынужден был записывать в «Дневнике наблюдений природы»:

«17 июля 1973. Женатые шибздики, идут нарасхват, круглые сутки, без выходных <…>»