За нами Москва! - Иван Кошкин

Все пошло не так с самого начала. Немец был почти на голову выше, и зажать ему шею левой рукой у старшего сержанта не получилось. Повалить его назад тоже не вышло, пришлось изо всех сил бить ножом под лопатку, надеясь решить все сразу. Будь у Берестова американский окопный стилет, может быть, удар получился бы правильный. Но лезвие финки с трудом пробило толстый овчинный кожух, и когда гитлеровец забился, словно огромная рыба, Андрей Васильевич понял, что часового ему снять не удалось. Раненый немец обезумел от страха, он почувствовал, что это — смерть, что его убивают, и рвался изо всех сил. Нож вылетел из рук комвзвода–1, и тогда белогвардеец зажал часовому рот и дал подножку. Оба покатились по траве, зубы немца впились в предплечье Берестова, гитлеровец мотал головой, пытаясь освободиться. Старший сержант почувствовал, что теряет дыхание, страшный удар затылком в переносицу едва не лишил его сознания. Он даже не мог позвать на помощь, понимая, что стоит ему на мгновение ослабить хватку, и гитлеровец вырвется и заорет так, что разбудит остальных. Внезапно раздался глухой удар, немец обмяк и откатился в сторону. Над комвзвода–1 склонился рядовой Шумов, в руке у него поблескивал немецкий штык-нож, рукоятью которого гигант оглушил часового. Убедившись, что с Берестовым все нормально, бывший рабочий повернулся к немцу и, прежде чем старший сержант успел что-либо сказать, страшным ударом в грудь буквально пригвоздил часового к земле.

Андрей Васильевич с трудом поднялся на ноги, пошатнулся, но отвел руку бросившегося было поддержать Шумова.

— Старею, старею, — пробормотал он. — Спасибо, голубчик, что-то сплоховал я сегодня. Оттащи его к забору, вон туда, где трава погуще, потом возвращайся.

Пока здоровяк прятал тело, Берестов осмотрел автомобили. Ближайший к съезду был загружен канистрами, оставалось только убедиться, что в них действительно бензин или что там нужно танкистам. Шумов вернулся, вытирая руки шапкой убитого немца, и Андрей Васильевич приказал ему посигналить фонариком. Через минуту перед старшим сержантом стояли двенадцать пехотинцев и один танкист. Бывший белогвардеец приказал Копылову и нахальному сержанту проверить содержимое канистр. Одну емкость сдернули вниз и открыли.

Бензин, — сказал Безуглый.

— Бензин, — подтвердил шофер. — Только… Странный он какой-то…

— Плевать, Копылов, Тулин, быстро в кабину, пять минут разобраться, как им управлять. Танкист, в чем дело?

— Понимаете, товарищ старший сержант, — замялся сержант, — я не уверен в том, что это тот бензин, который нам нужен.

— Не понял, — резко ответил Берестов.

— Бензин имеет разную сортность, — начал было Безуглый.

— Вы можете определить, тот это сорт или нет? — спросил бывший белогвардеец.

— Я… Нет, не могу. — Танкист понял, что этому человеку нужно отвечать честно.

— Тогда придется рассчитывать на лучшее, товарищ сержант. Шоферы, что там?

— Разобрались, товарищ старший сержант, — ответил Копылов, — с толкача заведем.

— Хорошо, тогда…

В ближайшей избе открылась дверь, и на крыльцо вышел немец в кальсонах и рубахе. В руке гитлеровец держал зажженную керосиновую лампу. Справив нужду у забора, он, пошатываясь, двинулся к машинам. Люди замерли, танкист присел на колено и, пристроив пулемет на крыло, вел ствол за фашистом.

— Не стрелять! — прошипел Берестов. — Сидите тихо, Шумов, если подойдет к машине — снимешь его.

— Есть, — шепотом ответил гигант.

Красноармейцы, затаив дыхание, следили за пьяным идиотом, ковыляющим к собственной смерти. Все понимали, что часового хватятся только при смене, но вот отсутствие раздетого человека может заставить остальных забеспокоиться. Немец был очень некстати, и Берестов поймал себя на странной мысли: он желал этому фашисту протрезветь, повернуть обратно, чтобы не встретиться с Шумовым. Тот уже вынул кинжал из ножен, гигант-рабочий осваивал это оружие с быстротой, от которой бросало в холод. Гитлеровец был в двадцати метрах от грузовиков, когда у него подвернулась нога. Пьяно взмахнув руками, он тяжело упал на бок, чудом не разбив лампу. Потоком хлынули лающие немецкие ругательства, оккупант с трудом поднялся и проорал что-то в сторону машин. Красноармейцы переглянулись.

— Чего хочет? — шепотом спросил Безуглый.

— Кажется, спрашивает часового, не уснул ли тот, — так же тихо ответил старший сержант.

Не дождавшись ответа, немец заорал снова, теперь уже требовательней.

— Черт, он их так всех перебудит, — озабоченно прошипел бывший белогвардеец.

— Снять его? — спросил танкист.

Внезапно прямо у них за спиной, хрипло, словно спросонья, громко сказали что-то по-немецки. все вздрогнули, не сразу сообразив, что это Кошелев наконец получил возможность доказать свою полезность. Немец заржал, потом повернулся и, все так же шатаясь, побрел обратно в Дом.

— Ты что ему сказал? — тихо удивился за всех танкист.

— Неважно, — быстро ответил филолог.

— Кажется, что-то про свинью, — ответил за студента Берестов, — что-то связанное с любовью.

Безуглый захихикал, вслед за ним, зажимая рты, шепотом засмеялись остальные, лишь Копылов сплюнул, проворчав про срамоту.

— Ладно, повеселились и будет, — оборвал смех старший сержант. — Нужно вкатить его на горку, оттуда уже сам пойдет, оттащим по дороге метров на триста, там можно заводить. Ну, навалились!

Машина с грузом тянула почти на три тонны — для тринадцати человек вес был велик. Кряхтя, ругаясь шепотом, красноармейцы толкали машину по грунтовой дороге и радовались только, что накануне не было дождя. Подъем был совсем небольшой, но для людей, что уже двое суток сидели на одних сухарях, это было сущей мукой. Наконец они вкатили машину на горку, дальше было сто метров спуска до дороги, да и по грунтовке уклон, пусть и незаметный почти, был в сторону просеки. Берестов послал одного из бойцов предупредить Зверева, чтобы через двадцать минут снимался и догонял остальных. Дав людям передохнуть пару минут, старший сержант приказал двигаться дальше. Вниз пошло веселее, бойцы бежали, держась за борта, Копылов спускал грузовик на тормозах. Машина была незнакомая, не такая, как привычный ЗИС–5, но ефрейтор приноровился сразу, он был шофером Божьей милостью, и Тулов, которому Берестов приказал тоже находиться в кабине, с завистью и восхищением смотрел за старшим водителем. Грузовик выкатился на грунтовку и, подталкиваемый красноармейцами, покатился по разбитой в пыль дороге. Отогнав автомобиль на полкилометра, Берестов велел заводить. Бойцы разогнали грузовик, и Копылов с первой попытки ухитрился запустить немецкий двигатель. Старший сержант приказал всем лезть внутрь, но кузов был забит, и устроиться поверх канистр и ящиков удалось только троим. Назначив старшим танкиста, бывший белогвардеец приказал ехать к просеке и отошел в лес дождаться пулеметчиков. Зверев со своим вторым номером, пыхтя и топая разбитыми сапогами по укатанной пыли, прибежали через полчаса. Когда группа подошла к повороту, грузовик и танк уже уползли к лагерю, а лейтенант со своими людьми перетаскивал ограждение с дороги обратно, на выезд из леса. Они едва успели управиться, когда с западной стороны послышался стрекот моторов. Люди скрылись в лесу, и через пять минут из-за поворота вылетели два мотоцикла с колясками, причем на переднем в коляске был установлен пулемет. Зверев передернул затвор МГ–34, но Волков отрицательно помотал головой. Когда шум моторов скрылся вдали, лейтенант наконец ответил на немой вопрос бывшего студента: