Пропавшая невеста - Белла Эллис

– Но… – Смелый шаг сестры все еще не укладывался у Шарлотты в голове. – Вознаграждение, Эмили?

– Конечно, – ответила Эмили с улыбкой. – То самое, которое ждет их на небесах, конечно, если им доведется туда попасть, – чем не вознаграждение?

Шарлотта не могла не рассмеяться, дивясь дерзости сестры.

– А откуда взялось это имя – братья Белл?

– Я услышала, как колокол отбивает время, вспомнила о новых колоколах, которые вскоре установят на нашей церкви, и меня вдруг точно осенило, – гордо ответила Эмили. – Думаю, тебе следует согласиться с тем, что я просто гений.

– Эмили, – Шарлотта слегка замедлила быстрый шаг сестры, просунув свою руку ей под локоть, – нельзя просто так бросать слова на ветер. Слово имеет вес; а также сущность, значение и последствия. Боюсь, что ты совсем не думала об этом, когда говорила.

– Позволь мне разуверить тебя, Шарлотта, – сказала Эмили. – Я очень хорошо осознаю все значение своих слов. Просто я вспомнила о нем уже после того, как слова сорвались у меня с языка. Давай-ка поторопимся – мы и так опаздываем, а мне хочется, чтобы этот день подошел к концу и мы снова оказались дома, у родного очага, и чтобы собаки лежали у наших ног, а кошки дремали на коленях. Сегодня нам будет о чем поговорить.

Чердак был слегка мрачноват по причине пасмурного дня, и все же там было вовсе не так темно и жутко, как можно было ожидать от места, явно скрывавшего какие-то тайны внутри и без того таинственного готического дома. Высокие слуховые окна, регулярно прорезавшие крутые своды крыши, впускали внутрь достаточно света, и Энн наконец почувствовала, что может дышать свободно.

Выйдя на середину комнаты, она медленно повернулась вокруг себя, заглянув в каждый угол, но ничего не увидела – везде было пусто. Ни тебе старинного сундука, ни сломанного стула – никаких указаний на то, что за темные секреты могла скрывать Честер Грейндж. Комнаты на чердаке шли анфиладой, из первой открывалась вторая, затем третья, так что Энн даже засомневалась, будет ли им конец, или же человек может провести здесь всю жизнь, ни разу не побывав в одной комнате дважды.

– Какой изумительный свет, – сказал Бренуэлл, крутя головой. – Знаешь, Энн, здесь была бы такая замечательная студия…

– Думай о деле, – перебила его Энн, пока они переходили из одной комнаты в другую. – И скажи мне лучше вот что: почему дверь на чердак заперта, если вход на него и без того еще поискать надо? И особенно если здесь, куда ни глянь, вообще ничего нет. А ведь Честер и его подручная миссис Кроули явно боятся, что здесь можно что-то отыскать. Что же они так старательно скрывают?

– Может быть, это мера безопасности, – предположил Бренуэлл. – Чтобы никто больше не прыгал с крыши.

– Мне здесь не нравится, – сказала Мэтти. – Почему-то мне здесь так грустно.

– На чердаках всегда грустно, – заверил ее Бренуэлл. – Такова их природа. Ведь именно на чердак жители дома обычно сносят старье и хлам.

Мэтти слабо улыбнулась Бренуэллу, и тот, ободренный, продолжал:

– Вот именно, за чердаками обычно никто не следит…

Энн отошла от них, оставив Мэтти на попечение Бренуэлла, на которого та смотрела как завороженная, и, радуясь, что от братца есть хоть какой-то толк, скрылась за дверью соседней комнаты. Она ничем не отличалась ни от предыдущей, ни от следующей, – та же пустота, тот же свет, – чего нельзя было сказать о последней комнате этого крыла. Там, на подоконнике, она нашла пару бальных перчаток белого шелка – аккуратно расправленные во всю длину, они лежали бок о бок. Энн сразу потянуло к ним, она подошла, потрогала их, пропустила одну через пальцы. Вид у перчатки был такой, как будто ее только что сняли, недавнее присутствие в ней руки было ощутимо по тому, как округлились кончики пальцев, как едва заметно потерлась, став шершавой, ладонь. Что-то привлекло внимание Энн во второй перчатке, когда она, положив на место первую, взяла ее и стала вертеть в руках, внимательно разглядывая со всех сторон. От кончика указательного пальца до запястья протянулся длинный, красновато-коричневый след, – пятно, которое, как подумалось Энн, легко могло оказаться засохшей кровью. Больше того, в этой перчатке была дырка, и не только в шве, где она была аккуратно и почти незаметно заделана, а в самой материи, словно ее с большой силой сорвали с носившей ее руки. Ощутив внутри что-то тяжелое, Энн потрясла перчатку, и в ее ладонь упало красивое обручальное кольцо с рубином. Энн уже видела его раньше – на руке той женщины с портрета, что висел на стене кабинета Роберта Честера.

– Смотрите. – Она показала находку Бренуэллу и Мэтти, которые как раз подошли и встали рядом. – Порванные и, возможно, окровавленные перчатки, в одной из которых все еще лежит обручальное кольцо Имоджен Честер – единственная вещь в этих больших, пустынных комнатах. Зачем они здесь? И почему здесь нет ничего, кроме пары дамских бальных перчаток, Бренуэлл? Как будто кто-то специально положил их на это окно, и кольцо первой жены оставил тоже специально, как будто в знак чего-то…

Энн вдруг вспомнились оленьи и лисьи головы, рядами висевшие на стенах просторного холла на первом этаже. Сама не зная почему, она вдруг ощутила какое-то родство между перчатками, портретом и теми несчастными, замученными тварями.

– Это же трофеи, – произнесла она шепотом.

В плотном покрове облаков над домом открылся просвет, золотистый луч упал из него в окно, у которого они стояли, превратив сажу и грязные разводы на стекле в некоторое подобие пейзажа.

– Погодите… – Присев у окна на корточки, Энн едва не вскрикнула и стала тереть пальцем слой грязи, покрывавший стекло.

– Что там? – Бренуэлл наклонился к сестре, желая разглядеть то, что так ее заинтересовало.

– Скажите мне, что там? – спросила Мэтти, отбежав к двери. – Я так боюсь того, что могу там увидеть.

– Здесь надпись, – ответила Энн. – Слова нацарапаны на стекле, возможно, вот этим кольцом.

– И что там написано? – голос Мэтти дрогнул.

– Здесь написано… – Энн почувствовала, как у нее перехватило горло. – Здесь написано: «Господи, помоги мне».

За ужином папа́ был тих и задумчив, как с ним иногда бывает. Эмили хотелось думать, что в такие минуты он вспоминает их маму, которую он очень любил и которой был безраздельно предан. Сама Эмили отнюдь не была сентиментальна, и только в отношении отца чувствовала совсем иное. Она знала, что многие считали его суровым и даже холодным человеком, но Эмили думала о нем иначе. Просто папа́ все носил внутри. И хотя он редко говорил о Марии, Эмили всегда знала, когда он о ней думает: в такие мгновения взгляд его становился задумчивым и далеким, на глаза набегала слеза.

Ее собственные воспоминания о матери таяли день за днем, и потому она особенно цепко держалась за последние, священные для нее мгновения прошлой жизни, неистребимо запечатленные в ее сердце: живые, темные глаза мамы, ее музыкальный смех и ненасытное любопытство.