Пропавшая невеста - Белла Эллис

– Возвращайся домой на ногах, а не на бровях! – жизнерадостно крикнула ему вслед Эмили.

– Очень смешно, – откликнулся он, закрывая дверь.

– Беда в том, – несчастным голосом начала Энн, выхватывая из-под пальцев Шарлотты зуб и снова кладя его в коробку, – что я не знаю, к чему приведут нас эти открытия.

– Ой! – вскрикнула Эмили, поднимая с полу Флосси и усаживая ее себе на колени.

– Ой, что? – Шарлотта посмотрела на сестру поверх очков.

– Сегодня в Арунтоне мне пришла в голову одна мысль, которой я хотела поделиться с тобой, но не успела я открыть рот, как ты в своей лучшей манере «Шарлотта всегда права» уже перешла на другую тему…

– Высказывайся по делу, – раздраженно бросила ей Шарлотта.

– Мы не уделили внимания самой очевидной стороне жизни Элизабет до замужества. – Сказав это, Эмили замолчала и долго, с удовольствием держала паузу. – Семья Элизабет Честер, ее родители! Разве Мэтти не говорила нам, что они из Лидса? И если на свете есть кто-нибудь, кому ее благополучие и жизнь столь же небезразличны, как и нам, так это они. А мы до сих пор даже не узнали, сообщил ли им Честер о случившемся.

– Что ж… – Шарлотта поджала губы и свела брови. Эмили сразу увидела: сестра злится на себя за то, что не пришла к тому же умозаключению первой, и это подарило ей немалое удовлетворение. – Может быть, это и впрямь хорошая мысль.

– Никаких «может быть», Шарлотта, – сказала Эмили. – Это же очевидно.

– Действительно, – потерянно сказала Энн. – Какие же мы глупые и наивные сыщицы, раз до сих пор не додумались поговорить с родными Элизабет.

– Вовсе не глупые и не наивные, – возразила Шарлотта. – Нельзя врываться к людям со страшной вестью о том, что их дочь пропала, возможно, даже убита, не установив всех обстоятельств, что мы сначала и сделали. Мы не просто убедились в том, что Элизабет исчезла; мы воссоздали картину событий вокруг ее исчезновения, что позволяет оценить факты в их истинном виде. То есть собрали сопутствующие улики.

– Ты права, – согласилась Энн. – И все же, если с Элизабет случилось что-то по-настоящему страшное, то мы берем на себя большую ответственность, вмешиваясь в жизнь тех, кого мы совсем не знаем, а потому мы должны быть готовы принять на себя любые последствия, которые наше вмешательство может породить.

Эмили сразу подумала об отце, в эту минуту переживающем у себя в кабинете из-за девушки, которая едва ли не сломала себе жизнь, по глупости предпочтя краткий путь к минутному блаженству долгому, тернистому пути в рай.

– Наш долг добрых христианок – не закрывать глаза на темную сторону жизни, – сказала она. – Более того, призвание писательниц требует от нас вглядываться в нее до тех пор, пока глаза не привыкнут к сумраку и не начнут различать детали, которые мы вытащим на свет божий затем, чтобы менее смелые, чем мы, могли также разглядеть все, что нужно знать о мраке. Только так делают мир лучше, сестры. Только так наступает прогресс. Я не боюсь смотреть в темноту. Но готовы ли к этому вы, Энн, Шарлотта?

– Я тоже не боюсь, – ответила младшая сестра, вставая.

– И я не боюсь, – сказала Шарлотта. – Но не надо забывать о папа́. Вы же знаете, как он волнуется за нас, как боится, чтобы мы не провалились в болото или чтобы на ком-нибудь из нас не занялось возле камина платье. Знай он, что мы с вами затеяли, волновался бы ужасно, поэтому мы должны беречь его любой ценой. Но если мы продолжим действовать под вымышленным именем Белл и никому не раскроем, кто мы, а также позаботимся о том, чтобы никто не узнал, чем мы заняты, то… так тому и быть. Мы не свернем с пути, пока не раскроем всю правду. У нас еще осталось немного денег тетушки Бренуэлл – их хватит, чтобы оплатить разъезды, так что завтра мы отправимся в Лидс, возьмем там справочник Келли и отыщем адрес Ханичерчей.

– Я в Лидс не поеду, – сказала Эмили. – Это грязная дыра, шумная и полная людей.

– Ты же только что призывала не опускать глаз перед тьмой! – воскликнула, поддразнивая ее, Шарлотта.

– Говорила, – подтвердила Эмили. – Но это так же легко сделать, не покидая дома. Думаю, этот камень не мешало бы показать Джону Брауну.

– Камень? – удивилась Шарлотта. – Что о нем может знать Джон Браун? Да и вообще, какой в нем смысл, в этом куске гальки?

– Джон Браун каждый божий день хоронит людей под этими самыми камнями, и не исключено, что именно он знает о них больше, чем ты думаешь. А главное, это не пенистонский камень – я, которая знает каждый уголок здешней пустоши не хуже, чем любой уголок своего сердца, говорю тебе это.

– Поедем мы, – кивнула Энн Шарлотте. – Папа́ все равно ни за что не поверит, что у Эмили есть где-нибудь друзья.

– Я напишу Мэтти и сообщу ей, что мы задумали, – сказала Шарлотта. – А затем засяду за свою вещь, ибо на меня вдруг нахлынули мысли.

– На меня тоже, – сказала Эмили, склоняясь над столом. – Страшные, темные, опасные мысли, так подходящие к ужасному и прекрасному миру, в котором мы живем.

Энн встала со стула и подошла к окну, где ей в ладонь тут же уткнулась морда Кипера и продолжала тыкаться до тех пор, пока она не почесала его за ушами.

Мир был жесток и полон несправедливости. Она хорошо видела это даже оттуда, где стояла. Жестокость переполняла могилы тесного кладбища, бежала с дождевой водой и нечистотами по сточным канавам Мэйн-стрит. Пусть Шарлотта пишет о любви и отваге, а Эмили – о мятежных характерах, готовых разорвать мир на куски своими необузданными страстями; она, Энн Бронте, напишет о суровой реальности жизни, такой, какой она видит ее, куда бы ни бросила взгляд, и пусть мир думает о ней что хочет. Ведь, как сказала Эмили, только так и можно двигаться вперед.

Шарлотта встала еще до солнца и приготовила все, что им с Энн могло понадобиться для поездки в Лидс с ночевкой. При этом вещей она взяла минимум, ведь дилижанс отходил в семь тридцать от гостиницы «Девоншир» в Китли, а туда им предстояло идти пешком – если, конечно, какой-нибудь попутный возница не сжалится и не подвезет их туда на своей телеге. Двигалась Шарлотта бесшумно, давая сестре поспать.

Золотистые волосы Энн разметались по подушке, щеки чуть заметно розовели, и вся она как будто совсем не изменилась с детства. «Детка Энн», так называла ее тетушка Бренуэлл до самой смерти, и Шарлотте тоже отчасти хотелось, чтобы сестра навсегда осталась такой: чистой, любимой, не запятнанной жестокостью жизни. И все же именно Энн уже хорошо знала, как рукотворная грязь, пятнающая создания Господа снаружи, проникает в самую душу тем, кто это позволяет. Пусть лицо Энн Бронте казалось иногда ангельским – вот как сейчас, – но в ее груди билось отважное сердце воина. Именно это выделяло ее среди всех прочих девушек и женщин, которых когда-либо доводилось встречать Шарлотте, – точнее, этим они все трое отличались от остальных. Уж это она могла сказать без ложной скромности.