Потому что - Даниэль Глаттауэр

— И что же ты им такое говорил, беднягам? — поинтересовалась Хелена.

Шел третий день нашего допроса. Мы беседовали без малого четырнадцать часов и почти закончили. Оставалось только, чтобы один из нас сказал: «Ну, на сегодня все».

Однако ни я, ни она не торопились.

Теперь я был почти уверен: Хелена поверила, что я намеренно убил человека в красной куртке. Я описал ей свои действия в мельчайших деталях, ничего не приукрашивая и не скрывая.

Вот уже сотни раз она, напрямую или косвенно, спрашивала меня: зачем? Ничто во мне не напоминало ей убийцу. Хелена полагала, что достаточно повидала их, наслушалась жизненных историй и описаний совершенных злодеяний во всех подробностях.

Я возражал. Ведь в качестве сотрудника газеты «Культурвельт» я имел дело с не меньшим числом убийц, и они также исповедовались мне с глазу на глаз. Должен сказать, эти люди производили впечатление совершенно нормальных. Под всеми нами зияет пропасть, от нее мы отделены несколькими ступенями падения. Вот только проходим мы к ней по-разному. Преступникам присуща особая сила толчка, позволяющая преодолеть сразу несколько уровней.

— Какая сила толкнула тебя, Ян? — недоумевала Хелена.

Так звучал один из вариантов вопроса «зачем?», ответа на который она так и не получила.

— Это как-то связано с Делией?

Я пожал плечами. «А что в моей жизни не было хоть как-то связано с Делией?»

Раньше я не знал, что Хелена может быть безжалостной. Наш допрос вступил в третью стадию. Если на первой она наказывала меня своим формализмом, а на второй соблазняла ямочками, то теперь Хелена вела меня за руку, взяв на себя роль одновременно союзника и старшей сестры моей жертвы. Она пыталась докопаться до истины и взывала к моей совести. «Почему именно Рольф Лентц?» «Ты его знал?» «Откуда?» «Что у тебя общего с геями?» «Что он тебе сделал?» «Как у тебя рука поднялась убить человека?» «Ты решил поиграть в Бога?» «Как ты смог нажать курок?» «Откуда эта жестокость?» «А о его семье ты подумал?» «Почему в тот момент ты стал другим?» «Что ты за человек?»

Больше всего на свете мне хотелось сейчас обнять ее и не отпускать от себя. Но я не решился коснуться бы и ее пальца, если бы она протянула его мне. Потому что это был палец следователя, неподкупного и несгибаемого. И сейчас он должен был указывать на меня как на виновного.

В ближайшие две недели Хелена планировала закончить и допрос свидетелей. Ей оставалось побеседовать с инспектором Томеком, родственниками убитого, полицейским, которому я сдал оружие, тремя посетителями бара, самим Бобом и юной официанткой.

Официанткой? Ах да, Бразилия… Ту ночь я помнил отрывочно, и это беспокоило меня. Алекс тоже предстоял разговор в суде. «А без нее нельзя?» — спросил я. Нет, это оказалось необходимо. Я расстроился еще больше.

В течение трех недель Хелена хотела окончательно оформить протокол в письменном виде и передать его прокурору.

«На сегодняшний день у него есть все для предъявления обвинения в убийстве», — сказала она. Это прозвучало с угрозой и вызовом. Хелена ждала ответа на главный вопрос, который мог бы изменить ситуацию. Но я только повторял: «Ну, вот и отлично», чем причинял ей боль.

— И что же ты им такое говорил, беднягам? — спросила Хелена.

Если трехдневный допрос можно сравнить с ужином на двоих в итальянском ресторане, то сейчас мы сидели в баре за заключительным коктейлем. В здании уголовного суда все стихло. Приглушенно звучало фортепиано. Свет в коридоре уже погасили, лишь в кабинете Зеленич все еще горела настольная лампа. Это была наша свеча.

В плохом романе я немедленно принялся бы соблазнять Хелену. В совсем никудышном мне бы это удалось. Автору не пришло бы в голову, что я не оправился после ночного приключения в столярной мастерской. Однако сейчас мы оба были готовы опуститься до героев дешевой мелодрамы, вступив в четвертую стадию нашего допроса.

— Жаль, что мы не встретились несколькими неделями раньше, — прошептала она.

— Жаль, — соврал я.

Потому что «несколькими неделями раньше» было уже безнадежно поздно.

Я разглядывал самое миниатюрное в мире черное колечко, сверкающее на самом тоненьком пальчике самой нежной из следовательских ручек. Я почти забыл, зачем здесь нахожусь, и не напоминал об этом Хелене.

Что я сказал бы автору, представившему мне безжизненный роман? «Хорошо», — заметил бы я. В конце концов, кто я такой, чтобы судить? Или на меня возложена обязанность прекратить его мучения последним выстрелом? «Начало просто великолепно, середина, возможно, нуждается в доработке, конец еще не созрел». И, предупреждая уже появляющееся на его лице выражение разочарования, быстро добавил бы: «В целом неплохо, местами даже очень, отдельные пассажи просто блестящи. Вижу в вас открытие года», — я не стал бы уточнять, какого именно.

— Зачем ты это записываешь? — спросил я Хелену.

Сорок четыре ночи до Рождества, а потом еще семьдесят две до самого суда пролежала салфетка с посланием Беатриче возле моей подушки. «Бразилия» зимовала со мной. И когда я чувствовал себя потерянным — а это ощущение не оставляло меня, — я трогал пальцами яркие буквы.

Иногда меня охватывала жалость к самому себе, и я переживал ее гораздо острее, чем стыд за то, что хладнокровно забыл своих старых друзей. Вот уже пятый день я клеил для Алекс рождественский календарь. Сама мысль о подобном подарке для лучшей подруги наполняла мои глаза слезами. Я всегда находил эту штуку жалкой. Каждый день открывать очередной картонный ящик, словно не ожидая от жизни ничего большего, кроме дешевого детского сюрприза. А теперь вот и сам докатился до того, чтобы мастерить нечто подобное из скорлупок грецкого ореха и полосок бумаги, на которых писал свои лицемерные пожелания.

В общем, пять дней я действовал вслепую, поскольку глаза мне застилали слезы. Но я ощущал близость Алекс и наслаждался запахом ее кожи. Однажды, лежа рядом со мной в постели, она спросила меня, не припомню ли я фамилии чилийского спортсмена из семи букв, третья «С»? Я ответил, что не знаю никаких чилийских спортсменов, ни с какими буквами. Однако теперь мне в голову пришла мысль, что жизнь, пожалуй, не задавала мне загадок труднее, чем эта, и для меня нет ничего важнее, чем найти для Алекс этого несчастного чилийца, потому что я люблю и всегда любил ее. Почему же этот ее вопрос прозвучал тогда, а не сейчас? Ответа не было.

Итак, я клеил и всхлипывал, пока, наконец, ореховая скорлупа не поплыла перед глазами.

В конце ноября я получил весточку от Алекс. Она писала, что теперь достаточно удалилась от меня, чтобы выдержать свидание, и поэтому хотела бы меня видеть, а я должен позволить ей это без всяких «но».

К счастью, я не депрессивный человек. Нас разделяло убийство и стеклянная стенка. Меня все-таки признали опасным, хотя и долго извинялись за это. Прокурор заявил во всеуслышание, что предъявит обвинение в убийстве. Прозрачная перегородка в комнате для свиданий рассматривалась, пожалуй, как наименьшая из мер предосторожности и начало готовой обрушиться на меня справедливой кары.