Мятежная совесть - Рудольф Петерсхаген

– В кровать? Они спят вместе с коровами, поэтому так и одеваются.

– Преступная большевистская система не дает им самого необходимого, – шипел генерал Вутман. – Да избавит нас бог от всего этого!

Я был самым младшим по возрасту и званию, но не мог промолчать в ответ на эти слова, рожденные глупостью и высокомерием.

– Система, о которой вы говорите, сумела отбросить нас от Сталинграда и Москвы до Берлина. И бог был с красными, против нас…

Это подействовало, как разорвавшаяся бомба. У генерала Вутмана перехватило дыхание:

– Вас не спрашивают!

Разговор происходил на какой-то станции. Мы сидели на платформе. Генерал-полковник Улекс, самый старший по возрасту и званию, попробовал примирить нас:

– Господа, я думаю, надо оставить это. Если уж говорить о «преступной системе», то лучше посмотреть на самих себя.

И старый генерал заговорил о возмутительной травле его закадычного друга покойного генерал-полковника барона фон Фрича. Улекс с горечью рассказывал, как Гитлер, Геринг и компания приписали главнокомандующему сухопутными силами статью 175 уголовного кодекса{15}. Все поклепы удалось опровергнуть, но неугодного генерала все равно отстранили. Улекс единственный из всех демонстративно ушел в отставку. Остальной генералитет заверил своего изгнанного начальника, что сочувствует ему, но не осмелился противоречить Гитлеру.

Пытаясь понять, о чем мы спорим, возле нашей группы остановился конвоировавший нас советский солдат с автоматом. Он, вероятно, уловил слова «фюрер» и «Гитлер», потому что вдруг вмешался:

– Гитлер капут! Здесь никс Гитлер! Давай вагоны!

Вутман запыхтел от злости:

– Не выйду больше из этого закута! Не хватало еще, чтобы меня, старого генерала, какой-то красный загонял в вагон.

И снова нас везли в глубь страны.

* * *

Однажды в час поверки потребовалось уточнить по документам наши анкетные данные. Каждого опрашивали отдельно. Генерал Вутман снова углубился в свой пасьянс. Его, мол, все это не интересует. Но когда его последняя должность была названа «командир корпуса», он вскочил и оскорбленно запротестовал. Началась невероятная торговля. Этот тучный генерал с моноклем действительно был командиром корпуса – так и стояло в документах. Но перед тем как он попал в плен, корпусу были приданы еще некоторые части. И теперь Вутман настаивал, что был больше, чем командиром корпуса.

– У меня в подчинении было больше корпуса! – кричал он.

Офицер Красной Армии, пораженный тем, что честолюбие может завести человека так далеко, и ясно видевший комическую сторону ситуации, прервал жалкую торговлю. Он задумался. А затем спросил серьезно и скорее грустно, чем с упреком: обратили ли мы внимание на местность, которую мы сейчас проезжаем? Он показал на развалины города и назвал цифру убитых женщин и детей. «Почти генерал-полковник», оторвавшись от пасьянса, мельком бросил взгляд в окно и пренебрежительно проворчал:

– Что поделаешь… Война!

Советский офицер ошеломленно смотрел на нас. Казалось, он потерял дар речи. Затем он сурово произнес: «Мы не хотели этой войны!» – и покинул наш вагон.

– Этому мы показали, больше он не придет! – торжествовали генералы по поводу его «отступления» и своей «победы».

Мне было стыдно.

Один из генералов всегда держался в стороне. Не принял он участия и в этой недостойной сцене. Порядочный и доброжелательный, он производил впечатление образованного человека. Его звали Бек-Беренд. Однажды он сказал мне:

– Зачем вы пытаетесь идти против течения и так усложняете себе жизнь? Мы долго пробудем в плену, и у вас еще будет время решить, с кем вы. Из-за Грейфсвальда не следует делать принципиальных выводов. Эта история скоро забудется. Несмотря ни на что, вы должны придерживаться своих прежних офицерских взглядов.

Он говорил спокойно, продуманно, по-отечески. Я внимательно слушал. Но тут, пыхтя и отдуваясь, подошел толстый Вутман. Он старательно следил за тем, чтобы я находился в изоляции. Мой собеседник быстро добавил:

– Надеюсь, вы все же найдете правильный путь, путь к нам.

Его слова вызвали у меня новый поток мыслей. Всю жизнь я был преданным солдатом и стремился брать пример со своих старших товарищей и начальников. Но многие из них во время войны, особенно в ее последние месяцы, вели себя недостойно. Ничтожный «картофельный адмирал» был типичным представителем гитлеровского генералитета, как обер-бургомистр доктор Риккельс и гаулейтер Шведе-Кобург были типичными представителями нацистского партийного руководства. Генерал Бек-Беренд более образован, но мыслил столь же ограниченно и солидаризировался с этими «героями». Он не был способен принять новую точку зрения. Его «правильный путь» был тем старым путем, который привел Германию к катастрофе в двух мировых войнах. Я схватился за голову: «Как можно жить с такими взглядами?» В годы плена у меня было достаточно времени поразмыслить над этим. Но еще в поезде мне стало ясно: между такими генералами и мной – непроходимая пропасть.

* * *

Мы прибыли в подмосковный городок Красногорск уже в разгар лета. От станции на грузовиках нас доставили в лагерь под номером 27.

На склоне холма стояло несколько бараков. Неподалеку – большое водохранилище. Вокруг бараков высокий забор с колючей проволокой, а на углах – деревянные вышки для охраны. Мы попали в первую зону лагеря номер 27, который называли «генеральским». Почти все генералы и старшие офицеры, попавшие в советский плен, прошли через этот лагерь.

В промежутке между двумя заборами, на так называемой «ничейной земле», где находилось управление лагеря, мы ждали завершения формальностей приема. Некоторые ворчали:

– Здесь они нас заживо зажарят на вертеле, никто им не помешает!

– И никто об этом не узнает! Железный занавес опустился за нами и, может быть, навсегда…

Вутман вышел бледный из управления лагеря и прошипел сквозь зубы:

– Эти красные забрали у меня карты.

– Не может быть!

– Свинство! Что я буду делать без карт? Уж лучше повеситься…

«Картофельный адмирал» тут же сунул одному из проверенных коллег свою колоду карт. Он был., страшно доволен, поскольку высокий смысл своей жизни ему удалось спасти, несмотря на «железный занавес».

Я радовался, что, наконец, вырвался из злопыхательской атмосферы вагона, где всем заправлял Вутман.

В лагере находилось около тысячи военнопленных. Многие жили здесь давно. Некоторые даже несколько лет. Кроме нас, немцев, здесь были венгры, румыны, итальянцы и, позже, японцы.

Немцы преобладали, но нижних чинов здесь не было. Большинство – генералы, старшие офицеры или военные чиновники в званиях, соответствующих генеральским. Многих немецких офицеров я знал раньше. Знакомые со мной здоровались, но не все. Некоторые вначале искренне радовались встрече, но уже на следующий день резко меняли свое отношение: здоровались холодно и принужденно, иногда и вовсе не здоровались. Только убедившись, что за ними никто не следит, они раскланивались со мной.