Утомленное солнце. Триумф Брестской крепости - Валерий Белоусов

— Добро! — говорит командующий Флотилией контр-адмирал Рогачев. После минутного размышления отдает решительным, уверенным голосом четкий приказ: — Вышлите Р-5 из нашей эскадрильи с боезапасом, обратным рейсом пусть захватит раненых, если им нужна медпомощь на плавгоспитале… Эх, командира бы вывезти — не прощу себе, если эта лихая дура шальную пулю лбом словит… Да не полетит она, я ее знаю…

Передайте на 031-й — «Флагман выражает удовольствие!» — секунду помедлив, добавляет адмирал, потом, построжев лицом, произносит: — Теперь о главном. Начштаба: Внесите в Журнал боевых действий: «В связи с обозначившимися военными действиями неприятеля ПРИНЯЛ РЕШЕНИЕ в составе первого корабельного отряда выдвинуться на Буг согласно плана прикрытия границы. Мой флаг на „Жемчужине“. Выход по готовности». Ну… Пошли, братцы. И семь, если не футов, то хотя бы семь сантиметров нам под килем…

Генералы, как правило, посылают солдат в бой… Адмиралы матросов в бой ведут.[23]

22 июня 1941 года. 01 час 00 минут.

Аэродром Высокое, 74-й штурмовой авиаполк 10-й смешанной авиационной дивизии

Командир полка майор Васильев — старый, двадцативосьмилетний боевой летчик, доверительно сказал своему начальнику штаба майору Мищенко:

— Саня, надо нам рвать отсюда когти… Ты слыхал, что наши соседи по аэродрому — армейцы из 28-й корпусной ОАЭ говорят? Сегодня вроде начнется!

— Широкомасштабная провокация, вроде Халхын-Гола?[24]— переспрашивает его старый друг. — М-да. Слыхал, слыхал… и мне кажется, что очень это похоже на правду.

— Я-то там был! — и Васильев машинально потер своей крепкой, пролетарской ладонью роскошный, величиной с блюдце, монгольский орден на своей широкой груди… А потом так же машинально тронул согнутым пальцем старый багровый шрам от ожога на своей изуродованной левой щеке: — И ты там был. А помнишь, чем все там начиналось?

— Ага. Авианалетом японским, причем совершенно внезапным![25]Без всякого объявления войны. Дали нам самураи тогда жара… — покрутил головой Мищенко.

— А ведь наш степной аэродром, Саня, был тогда в восьмидесяти километрах от китайской границы. Могли бы и ВНОСовцы нас своевременно предупредить — ежели бы телефонные провода кто-то заранее не порезал… Да, а наше сраное Высокое — теперь аж в целых трех верстах от границы немецкой. Накроют нас здесь злодеи как слепых котят решетом… Поэтому, товарищ майор, — произнес вдруг решительно Васильев, — слушай боевой приказ. Перебазируемся на 45-ю авиабазу. В Кобрин.

Мищенко был непритворно удивлен:

— Куда-куда? На сорок пятую? Так ведь там аэродром закрыт, ремонтируется? Полосу там бетонируют, что ли…

— О! Ты об этом знаешь! — Васильев был явно удовлетворен таким изумлением старого[26]товарища: — И я про это знаю. И немцы — да я в этом просто уверен! — тоже об этом знают… А вот про то, что тамошние зека полосу уже разровняли под бетонирование и щебень укатали — немцы знают вряд ли. Я и сам вчера случайно узнал, у меня там кум службу тащит… Конечно, тяжелые машины там сейчас не посадишь, но наши «Чайки» — почему же нет?

— Слушай, я не понял, это как — вот так мы просто возьмем и перебазируемся? Без приказа?! — Мищенко, службист до мозга костей, был предельно возмущен таким самоуправством командира.

С нервическим смешком Васильев успокаивающе отвечал другу:

— Да ведь по правде мы же вовсе и не перебазируемся, чудак ты человек, а мы просто — ноги уносим. Есть же ведь разница? Шутка.

— Ха! Ха! — дисциплинированно поддержал командира Мищенко.

— Значится, так, — рубанул майор. — Мы проводим внеплановые учения по ночному групповому перелету. Тебя ТАКОЙ вариант устраивает?

— Хорошо! Внеплановые учения? От чего же нет, это можно. Это, наверное, подойдет… — все-таки еще несколько сомневаясь, покачал головой начштаба.

— Тогда готовь боевое распоряжение и кликни полкового штурмана — пусть готовит полетное задание и схему перелета. Через два часа — вылет всем полком.

— Два часа — это слишком мало! — с сомнением опять покачал головой майор. — Не успею!

— Знаю сам, что мало. Знаю! Не сепети, дружище… ты вот лучше как-нибудь возьми да и успей. На то и война… то есть инцидент. И еще. Немедленно, сей же час, отправь в Кобрин машины с техниками — по одному на самолет, под командой полкового инженера… Эх, жалко, что новехонькие И-ЭЛ-Два[27]взять с собой нельзя… ведь восемь штук их — ох, как их мне жалко… да ведь они в ящиках, не увезем.

Васильев походил еще по штабу, туда-сюда, в раздумчивости. Зачем-то поднес к носу горшок с цветущей геранью, понюхал, фыркнул как кот. Поставил осторожно цветок на прежнее место. Не оборачиваясь, глухо сказал, скорбно опустив плечи:

— А сам, Саня, ты сейчас же садись на УТ-2 и немедленно мотай в Кобрин. Найди первым делом моего кума, старшину Толика Галагана, скажешь ему, что я тебя послал — он все и всех там знает. Поднимайте там БАО, выложите из фонарей старт… впрочем, в четвертом часу — уже светает, так что, наверное, сядем по светлому…

— И… это… — обернувшийся к своему другу командир несколько смутился. — Знаешь, ты Знамя Части с собой возьми, понял?

— Почему?!

— Потому. Что. Я. Так. Решил. Ну, давай, давай, шевели булками… Надо отсюда удирать. Ох, чует мое сердце… Надо!

…Расстрелянный практически в упор немецкой полевой артиллерией, 74-й ШАП к 4 часам утра был уже мертв… как и его командир — майор Васильев, сгоревший в своем самолете, и не в воздухе, а на земле…

22 июня 1941 года. 01 час 18 минут.

Крепость. Центральный остров. Главный оборонительный вал (по-научному именуемый «рондо редюита», но мы, писатели, народ дикий, поэтому будем для простоты говорить «вал»)

Звякают красноармейские лопаты по обломкам кирпича — старого, красного, «довоенного».[28]