Неверный муж моей подруги, часть 2 - Ашира Хаан

— Ты очень красивая, — сказал он. — И счастливая.

Он потерся щекой, уже немного колючей от отрастающей щетины о мою щеку и соскользнул вниз, устраиваясь на моих коленях.

Вечное женское счастье — держать на коленях голову мужчины, которого любишь, смотреть в его лицо, щекотать травинкой нос и любоваться, как он его морщит. Проводить по загорелым пледплечьям пальцами, ерошить его волосы и щуриться от теплого, уже совсем летнего солнца.

Еще один кусочек рая — незаслуженного, сладкого, с ноткой горечи.

Словно мне дали полистать рекламный буклет курорта, куда я никогда не попаду.

Нет, даже не так.

Ведь я была там, где хочу быть.

Герман смотрел мне в лицо снизу вверх, на его твердых узких губах играла на удивление мягкая улыбка, и мое сердце таяло, растекаясь лужицей горячего воска.

Как все изменилось с наших первых встреч!

Строгий мужчина, который был слишком серьезен, слишком успешен, слишком умен для меня. Случайное знакомство, закончившееся закономерно и логично — его скукой в моем обществе.

Чужой муж, заботливый и верный — как образец того, что никогда не получу я. Потому что бывают женщины, которые одним взглядом приводят в порядок окружающий мир, и именно таким женщинам достаются такие мужья, как Герман.

Холодный бизнесмен, вращающийся в тех кругах, куда мне никогда не попасть. Жесткий, равнодушный, отстраненный, использующий меня лишь как замену женщине, которая ему отказала.

Ни один из этих мужчин никак не мог превратиться в поджарого сытого кота, что жмурится на моих коленях, ластится о мои пальцы, что очерчивают его прямой узкий нос, острые скулы, твердую линию челюсти, высокий лоб, тяжелые темные брови.

В мужчину, что переворачивается, чтобы обнять меня рукой за бедро и впиться в него зубами через ткань платья, словно неудержимый хищник.

— Обожаю твои бедра! — в мурлыканье Германа перекатывались рокочущие нотки звериного голода. — Только молчи! — он закрыл мой рот рукой. — Не надо начинать про то, где у тебя там что-то не так. Даже слышать не хочу. Мне все нравится.

— А что тебе еще нравится? — спросила я, когда он убрал свою ладонь.

— В тебе? — Герман отобрал у меня травинку, которой я его щекотала и зажал ее в зубах. Он оглядел меня собственническим, каким-то очень практичным взглядом, словно выбирая на витрине кусок посочнее. — Твоя грудь.

Он протянул руку и сжал тяжелое полушарие, словно примеряясь и взвешивая выбранный на ужин отруб мяса.

— Расстегни, — кивнул он на ворот моей блузки.

Я коснулась пальцами первой пуговицы, и мужская ладонь на моей груди сжалась сильнее, почти причиняя мне боль. Еще одна пуговица. Еще.

Края блузки разошлись, открывая кружевной лифчик, и ладонь Германа нырнула вглубь.

Он с силой провел большим пальцем по коже вдоль кромки кружева, втянул воздух сквозь сжатые зубы — и в этот момент роли поменялись.

Теперь не он приказывал мне, а я — позволяля ему смотреть, касаться, ласкать меня.

Он смотрел в мое лицо, и когда я дышала чаще и резче, возбуждаясь от прикосновений подушечек пальцев к напряженным соскам, Герман удовлетворенно улыбался. А когда я хмурилась, не откликаясь на его ласки — становился хмурым и он.

Он чутко улавливал мои реакции, а я позволяла ему зайти очень далеко — чтобы потом оттолкнуть равнодушием и вновь притянуть одним коротким стоном.

— И кто теперь развратный? — Вернула я ему обвинение, когда он нетерпеливо дернул оставшиеся пуговицы на блузке, открывая себе больше доступа к моей груди.

— Я, конечно, у тебя были сомнения? — он оттянул кружево вниз, освобождая один из сосков и сжал его зубами так нежно, что я не почувствовала боли, лишь будоражащую дрожь, пробежавшую по всему телу. — А что тебя заводит во мне?

— Твоя властность, — ответила я, глядя в его лицо, на котором было написано такое сводящее мышцы желание, что у меня самой теплело внизу живота и хотелось, чтобы он опрокинул меня на траву и трахнул прямо сейчас — так, как ему захочется.

Быстро, горячо, забирая свое и наплевав на мое удовольствие. Потому что мое удовольствие — быть наслаждением для него.

Но я не могла ему это предложить.

Потому что…

Он ведь уже отказал мне сегодня.

Зачем я буду навязываться?

— А что тебе во мне не нравится? — спросила я, чуть подаваясь вперед, чтобы ему было удобнее лапать меня и рисовать горячие узоры языком на нежной коже груди.

— Твои сомнения.

Герман посмотрел на меня так, словно прочитал все мои мысли до единой.

— В тебе?

— Вообще.

Я прикрыла глаза и качнулась вперед, с размаху влипая в поцелуй с ним — он словно только этого и ждал, жадно завладев моим ртом и делая ровно то, чего я хотела. Трахая меня языком безжалостно и горячо, не давая перевести дыхание.

— А тебе во мне? — спросил он, обрывая поцелуй, что был круче любого секса, и… убирая руку от моей груди.

— Твоя жестокость… — выдохнула я, вдруг лишенная его внимания.

— С тобой? — уточнил он.

— Вообще.

— Я жесток?

Герман смотрел на меня с удивлением, которое было ничуть не меньше того, с которым смотрела на него я, безуспешно пытаясь соединить края блузки дрожащими пальцами и едва переводя дыхание от возбуждения.

Тогда. Чего тебе не хватает?

Жесток ли Герман?

Если я брошу ему в лицо правду — то буду жестока я.

Ту правду, что вечно болит между нами, но никогда не говорится вслух.

Отсутствие кольца на его пальце иногда делает все только больнее.

Наверное, именно поэтому я не снимаю свое.

Чтобы не заиграться.

— Лана? — его тон был точно выверен. В нем не было угрозы, беспокойства, нежности, строгости, даже вопросительной интонации — и той не было.

Но все равно он побуждал поторопиться и сказать то, что я не собиралась.

— Заставить меня ответить — это и есть жестокость, Гер. Ты заставляешь меня предложить тебе все, что я имею, а потом просто выбираешь самое вкусное.

— Чего тебе не хватает?

— Тебя.

Герман медленно втянул носом воздух, чуть откинув голову и глядя мне в лицо с неожиданным интересом. Протянул ко мне руку — я закрыла глаза и почувствовала его пальцы, нежно касающиеся кожи. Скула, губы, веки.