Карта и территория - Мишель Уэльбек

Вонг Фусинь, автор первой монографии, посвященной творчеству Мартена, проводит любопытную параллель, основанную на тоновой растяжке. Расцветки предметов окружающего мира могут быть воспроизведены при помощи базовых красок; минимальное число, необходимое для более или менее реалистического изображения, равняется трем. Но можно с тем же успехом создать цветовую шкалу из четырех, пяти, шести и даже большего количества базовых красок; живописный спектр станет от этого только богаче и утонченнее.

Точно таким же образом, утверждает китайский эссеист, условия производства в данном обществе могут быть описаны при помощи некоторой выборки стандартных профессий, причем число последних, по его утверждению (ничем, впрочем, не подкрепленному), колеблется от 10 до 20. В наиболее репрезентативную часть этой серии, названной историками искусства «серией основных профессий», Джед Мартен включает ни много ни мало сорок две стандартные профессии, предоставив таким образом исследователям производственных условий современного общества на редкость обширный и богатый материал для изучения. Следующие двадцать два полотна, посвященные встречам и противостояниям, именуемые в специальной литературе «серией корпоративных композиций», в свою очередь дают представление о функционировании экономики как целого в виде диалектической картины взаимосвязей.

На создание произведений из серии основных профессий у Джеда Мартена ушло более семи лет. В течение этого времени он почти ни с кем не общался и не завязал никаких новых отношений – ни любовных, ни дружеских. Случались, правда, моменты сенсорных радостей: пир горой в результате набега на отдел итальянской пасты в гипермаркете «Казино» на бульваре Венсена Ориоля; пара вечеров с ливанской эскорт-герл, чьи сексуальные услуги вполне заслуживали восторженных откликов, в изобилии выложенных на веб-сайте Niamodel.com. «Лайла, я тебя люблю, ты, как солнце, освещаешь мои трудовые будни, звездочка ты моя восточная», – писали бедняги хорошо за полтинник, а Лайла, со своей стороны, мечтала о мускулистых, мужественных, бедных и сильных мужиках, вот она жизнь во всей своей красе. Джед, мгновенно идентифицируемый как тип «странноватый, но милый и совсем не опасный», добился в отношениях с Лайлой статуса чрезвычайной экстерриториальности, который девицы издавна предоставляли художникам. В какой-то степени, возможно, Лайла, но скорее все-таки Женевьева, его бывшая подружка-мальгашка, послужила прототипом для одной из самых трогательных его картин, «Эме, эскорт-герл», выполненной в необыкновенно теплой палитре цветов, с использованием умбры, индийской оранжевой и неаполитанской желтой. В отличие от Тулуз-Лотрека, изображавшего напудренных, хворых и немощных проституток, Джед Мартен написал молодую цветущую женщину, чувственную и умную, в залитой светом современной квартире. Стоя спиной к открытому окну, выходящему на парк, в котором удается опознать сквер Батиньоль, в одной только белой облегающей мини-юбке, Эме натягивает крохотный желто-оранжевый топ, который далеко не полностью прикрывает ее пышную грудь.

Это было единственное эротическое полотно Мартена, и первое с явно автобиографическими коннотациями. Второе «Архитектор Жан-Пьер Мартен оставляет пост главы компании» было написано два года спустя и положило начало периоду очевидного творческого исступления, который продлится полтора года и закончится на «Билле Гейтсе и Стиве Джобсе, беседующих о будущем информатики». Эту картину с подзаголовком «Разговор в Пало-Альто» знатоки сочли шедевром. Поразительно, что двадцать два полотна из серии корпоративных композиций, как правило, многофигурные и большого формата, были созданы за такое короткое время. Не менее удивителен и тот факт, что Джед Мартен споткнулся в итоге о «Дэмиена Херста и Джеффа Кунса, деливших арт-рынок», которые могли бы, во многих отношениях, составить пару композиции Джобе – Гейтс. Вонг Фусинь, проанализировав эту неудачу, именно ею объясняет создание шестьдесят пятой, и последней, картины Мартена, написанной спустя год и ознаменовавшей его возврат к серии основных профессий. Наглядность выкладок китайского эссеиста весьма убедительна: стремясь дать исчерпывающее описание производственного сектора в современном ему обществе, Джед Мартен неминуемо должен был рано или поздно написать портрет художника.

Двадцать пятого декабря Джед внезапно проснулся в восемь утра; над площадью Альп занимался рассвет. Он отыскал в кухне половую тряпку, вытер остатки рвоты и внимательно посмотрел на скользкие останки «Дэмиена Херста и Джеффа Кунса, деливших арт-рынок». Франц прав, пора организовать выставку, он вот уже полгода слоняется без дела, даже тоска берет. Можно годами работать в одиночестве, лишь так на самом деле и можно работать, но рано или поздно возникает потребность показать свои творения миру, не столько затем, чтобы узнать его суждение, сколько чтобы успокоить самого себя и увериться в реальности собственного творчества, если не существования; в гуще общественных животных отдельная личность есть не что иное, как эфемерная фикция.

Вспомнив об увещеваниях Франца, он написал еще один мейл Уэльбеку, потом сварил себе кофе. Через несколько минут с отвращением перечитал письмо. «В эти праздничные дни, которые Вы, я полагаю, проводите в лоне семьи…» Что за бред? Всем известно, что Уэльбек – нелюдим с ярко выраженными мизантропическими наклонностями, и если с кем и общается, то только со своей собакой, да и то не факт. «Я понимаю, Вы очень востребованы, и прежде всего прошу извинить меня за то, что позволяю себе вновь обращаться к Вам с просьбой – я и мой галерист были бы Вам бесконечно признательны, если бы Вы сочли возможным написать текст для каталога моей выставки». Это уже лучше, легкая доза подхалимажа не повредит. «Прилагаю фотографии моих последних картин и, разумеется, остаюсь в Вашем распоряжении для более широкого представления своих работ, где и когда Вы пожелаете. Насколько я знаю, Вы живете в Ирландии; я мог бы к Вам приехать, если Вам это будет удобно». Ладно, сойдет, решил он и нажал на «отправить».

В это декабрьское утро площадь перед торговым центром «Олимпиад» была пуста и многоэтажные коробки вокруг напоминали мертвые ледники. Ступив в морозную тень под башней «Омега», Джед подумал о Фредерике Бегбедере. Бегбедер был на короткой ноге с Уэльбеком, по крайней мере, так считалось в народе; может, он согласится ему помочь. Но у Джеда был лишь старый номер его мобильника, да и какая разница, в Рождество Бегбедер все равно не подойдет. Но он ответил.

– Я сижу с дочкой, – сердито сказал писатель. – Но скоро повезу ее к матери, – добавил он тут же, чтобы смягчить упрек, прозвучавший в его голосе.

– Я хотел бы попросить вас об услуге.

– Ха, ха, ха! – расхохотался Бегбедер с вымученной радостью. – Нет, вы классный парень, вам никто не говорил? Десять лет мне не звонили, а теперь объявляетесь в праздники, чтобы попросить об услуге. Вы, наверное, гений. Только гений может быть таким эгоцентриком, ну или художник, в крайнем случае… Ладно, давайте увидимся во «Флор» в семь часов, – заключил неожиданно автор «Французского романа».

Джед опоздал на пять минут и сразу же увидел Бегбедера в глубине зала. В радиусе двух метров вокруг него все столики были свободны, образуя нечто вроде зоны ограниченного доступа. Провинциальные гости столицы и даже иностранные граждане, войдя в кафе, сразу замечали писателя, пихали друг друга в бок и восторженно показывали на него пальцем. Время от времени какой-нибудь знакомый, преодолев невидимый кордон, быстро чмокал его и исчезал. Конечно, доходы «Флор» таким образом уменьшались (говорят, знаменитый писатель Филипп Соллерс* имел при жизни личный столик в «Клозри де Лила», который не мог занять никто другой, независимо от того, придет он обедать или нет). Но эти незначительные потери с лихвой восполнялись – уж слишком лакомой приманкой для туристов служил автор «99 франков»; его систематическое присутствие здесь, кроме всего прочего, отвечало и исторической миссии заведения. Фредерик Бегбедер, благодаря своей самоотверженной борьбе за легализацию наркотиков и особый статус для проституток обоих полов, а также чуть более сдержанным выступлениям по поводу нелегальных эмигрантов и условий содержания заключенных, стал, ко всеобщему да и к его собственному удивлению, своего рода Сартром десятых годов нашего века, хотя прошлое предуготовляло его скорее к роли какого-нибудь Жан-Эдерна Аллье**, если не Гонзага Сен-Бриса***. Бегбедер, взыскательный попутчик Новой антикапиталистической партии Оливье Безансно (в недавнем интервью «Шпигелю» он указал на опасность скатывания последнего в антисемитизм), ухитрился сделать так, что все забыли не только о его буржуазно-аристократических корнях, но даже о том, что его брат входит в состав руководства Объединения предпринимателей Франции. Следует признать, впрочем, что и Сартр происходил отнюдь не из пролетарской семьи.