Волосы Береники - Вера Колочкова

— Да какой отчет, какие сроки, успокойся. И без тебя Лариса все сделает.

— Неудобно, Сев.

— Неудобно больной работать, а остальное все удобно. И не возражай, пожалуйста. Побудь дома, отлежись. А Ларисе даже полезно за тебя поработать, как мама говорит, карма свежее будет.

— Почему — за меня? И почему — полезно?

— Ну как… Ты же у нас мать-защитница, не дала мне эту хамку Ларису уволить. Вот пусть она тебя и благодарит, хотя бы таким способом. Кстати, она в последнее время спокойнее себя вести стала, ты заметила?

— Ну так… Я ж говорю, ее просто понять надо. И принять… Ты ж ее понял и принял такой, какая она есть, правда?

— Ну…почти. С большими оговорками.

— Оговорки можно опустить, а главное у тебя получилось. Молодец. Я тобой горжусь.

— Я страшно рад за себя, за тебя и за Ларису. И вообще, ты из меня веревки вьешь.

— Да ладно, веревки… Тебя совьешь, как же. Может, мне все-таки поехать, Сев? Неудобно, отчет все-таки.

— Я же сказал — отлежись. И все, и хватит, больше этот вопрос не обсуждается.

— Что я слышу? Откуда в наш дом такого сердитого дяденьку принесло?

Они вместе обернулись на голос появившейся за их спинами Маргариты Федоровны, вместе рассмеялись. Сева проговорил виновато:

— Да вот, мам, Ника расклеилась. Я ей: дома отлежись, а она на работу рвется.

— Рвется, говоришь? Тогда плохо дело, сынок. Плохо, когда расклеенная женщина на работу рвется. Что-то, значит, не в порядке у нее.

Ника и Сева переглянулись, снова зашлись тихим смехом, забыв про кофе. Маргарита Федоровна села за стол, принялась аккуратно намазывать масло на хлеб, не обращая внимания на их смех. Впрочем, по всему было видно, что она ужасно собой довольна — это же прекрасно, в конце концов, когда люди с утра смеются…

— А Матвей где? Вы его разбудили?

— Да, мам, сейчас придет. Нам уже ехать пора.

— Опять ребенок в спешке завтракать будет. Надо раньше его будить. Говорю вам, говорю…

— Ничего, успеет.

— Я с вами поеду, вы не возражаете? У меня в городе кое-какие дела образовались. А Ника пусть дома остается, денек поваляется. Слышишь, Ника? И никаких на сегодня рабочих порывов, поняла? Мужа надо хоть иногда слушаться.

— Хорошо, Маргарита Федоровна. Слушаюсь. Буду валяться, и никаких рабочих порывов.

— Вот и молодец. И умница.

Через полчаса дом опустел. Ника убрала со стола, поднялась в спальню, снова легла в постель, нашарила на тумбочке пульт от телевизора. Нажала на кнопку включения, и на экране возникло лицо певца, и голос его выплеснулся на крике, на болевом надрыве, как серная кислота в лицо:

О боже. Это насмешка над ней, что ли? Так же нельзя… И надо было именно в этот момент кнопку пульта нажать! Да чтоб вас всех…

Ника переключила канал, попыталась увлечься очередным ток-шоу. Вот бы и мыслями так же переключиться.

Да, забавно иногда у телевизионщиков получается, но как-то одинаково, словно под копирку. Сейчас на каждом уважающем себя канале имелись такие шоу, когда стилисты и дизайнеры лихо приплясывали перед пухлой прыщавой девицей с немытыми волосами, пытаясь убедить ее в том, что для обретения полноценного женского счастья она должна поверить в себя. А по пути обретения веры в себя еще и заняться рекламой весьма недешевого модного магазина, а также стоматологической клиники, а также нового салонного оборудования по всяческому омоложению женской плоти. Много чего требовалось рекламировать, и потому прыщавая и пухлая должна была стараться, отрабатывать гонорар. Зато после этого выходила с ток-шоу худой, ухоженной и модно одетой. И с новыми зубами, если повезет. Не зря же на кастингах билась, чтобы на шоу попасть, лишних пять килограммов наедала и голову перед съемками неделю не мыла.

Ника поморщилась, выключила телевизор. Противно смотреть и злобствовать, будто телевизионщики виноваты в ее, Никиных, проблемах. Еще и по героине шоу прошлась досадными мыслями. Героиня-то в чем провинилась? Ну пусть себе получит новое лицо, новые зубы и новую грудь, и пусть радуется. Не нравится — не смотри, чего злиться-то? Или опять «Вьюгу» хочешь? Тогда сиди и слушай себя.

Нет, ни в коем случае. Не надо слушать себя. И никакой «Вьюги» не надо.

Ника встала с постели, прошлась туда-сюда по спальне. Глянула в окно, увидела Томку, разлегшуюся в гамаке возле гостевого домика. Пойти, что ли, с Томкой за жизнь почирикать? Отвлечь себя от маеты.

Газонная трава была усыпана еще не просох-шими на солнце желтыми березовыми листьями, ноги быстро промокли в домашних шлепанцах, но это не раздражало Нику, наоборот, ей хотелось скинуть шлепанцы и пройтись по листьям босиком. Томка увидела ее издали, перекатилась в гамаке на бок, подперла голову рукой. Кого-то в этой позе Томка сильно напоминала… Вот так же полные ноги согнуты в коленях… И пузо слегка отвисло… Данаю, вот кого! Не Томка, а чистая Даная, — ни дать ни взять. Такое же откровение во всей позе. И лицо довольное, расслабленное.

Вообще, Томка удивительно быстро и легко адаптировалась в новых обстоятельствах. А может, ей и не надо было адаптироваться, может, подсознательно вернула себе давешнюю беззаботную жизнь… Как дорогое кольцо с бриллиантом. Сначала потеряла, потом нашла, всего и делов-то. По крайней мере, так со стороны смотрелось. Жила себе в домике, вальяжно разгуливала по участку, по лесу, незаметно паслась около плиты и холодильника, когда на кухне никого не было. Сколько раз Ника приглашала ее обедать или ужинать за общим столом — ни в какую не соглашалась. Не лезла Томка в глаза. Не хотела. Жила себе и жила, как сытая кошка.

— Привет… — подняла глаза Томка, сощурившись на солнце. — Я и не знала, что ты дома. Разве тебе на работу не надо?

— А тебе? — ответила вопросом на вопрос Ника.

— Не, мне не надо, меня уволили.

— Уволили? Почему?

— Не знаю. Никаких объяснений не дали, да я и не настаивала особо. А чего ты спрашиваешь? Боишься, что я тебя объем?

Томка, не ожидая ее реакции, сама вскинулась в гамаке, села, вытянула вперед руку:

— Да шучу я, шучу… Я знаю, что ты не жадная. Да и еды у вас много, не пропадать же добру. Слушай, Ника, а давай с тобой шампанского выпьем, а?

— Шампанского? Утром? С ума, что ли, сошла?

— Да я понимаю, что шампанское по утрам пьют или аристократы, или дегенераты. Пусть я буду дегенераткой, ладно? А ты, уж так и быть, аристократкой. Мне очень, очень хочется, Ник! Я уж забыла, какое оно на вкус… Ты ведь все равно на работу не поехала! Давай, а?

Томка глянула просительно, состроив на лице скорбную мину и даже чуть всхлипнув, как маленькая капризная девочка. Ника рассмеялась грустно, махнула рукой: