Блондинки начинают и выигрывают - Светлана Успенская

— Лады! — Мгновенно сгребя деньги, Кеша поднял на меня затуманенный алчностью взгляд. Ошалев от внезапно свалившегося на него богатства, он, видимо, плохо соображал.

— Итак, снимешь угол в тихой квартире, адрес сообщи по телефону.

— Ага.

— Номер у тебя есть, не потерял?

— Не-а.

— Все понял?

— Ну.

— Ладно, иди.

— Лады.

— Жду завтра твоего звонка.

— Понял.

Он вскочил так стремительно, как будто до этого сидел на докрасна раскаленных угольях, и с места взял четвертую скорость. Только пыль завихрилась вокруг пальмы, печально качнулись изумрудные листья.

И тут я понял, что совершил ошибку. Скорее всего, мы больше не увидимся никогда.

Что ж, может, это и к лучшему? Значит, такова воля небес, прихоть судьбы. Разве это дорого — откупиться от ее безжалостной длани жалкой подачкой, тысячей самых деревянных на свете рублей?

— Ну, я тетя Маша буду… А ты кто таков? Чего надо? А? Не слышу, громче кричи!

Бобик, замолчь, кому говорят… Ша, зараза… Сгинь в свою будку. Свои, тебе говорят…

Проходи смело, не тронет. Да не рычи ты, ирод… Сказано, свои!

Да не боись, разве что штаны порвет, а так он у нас смирный. Только на чужих и бросается…

Ну, так по какому делу припожаловал? То-то я смотрю, столичная штучка. В таких ботиночках по нашей-то грязи не больно пошастаешь. Что, прямо из Москвы и сразу ко мне? За каким таким интересом?

Пальто что-то больно знакомое на тебе… Только уж очень обтрепанное. И воротник такой серенький, из знакомого меха. Из котика, говоришь? Что-то для кошки больно тонок. У моего Барсика подшерсток куда гуще будет. И то, правду сказать, мало ли пальтов на свете. Но только уж больно памятно мне это пальтишко… Видела одно такое. Только без дырки на рукаве и подол не так сильно порван…

Так по какому ты делу, говоришь?..

Да-да… Ага… Поняла… Сейчас все расскажу. Подробно, как в милиции. А тебе зачем? Протокол пишешь? Роман? Повесть о современных нравах?

Полезное это дело. Нужное. Нравы нынче стали поганые. Сейчас я тебе их как есть обрисую, в самом неприглядном виде. Материала у меня — пропасть. Я ведь в пансионате работаю и такого насмотрелась… Прямо язык с трудом поворачивается подобную пакость изображать.

Насчет того случая… Да, памятное было дело. И ужас какое неприятное. Значит, так. Иду это я утром по дорожке на работу. Я ведь на отшибе живу, потому и хожу в пансионат не по дороге, а прямиком, через лес. Сама тропку натаптываю, чтоб сподручней было до работы добираться. Как меня эта тропинка выручает, даже не описать. Автобуса до деревни не дождешься никогда, а лесом — полчаса и ты дома. То ведро помоев из ресторана прихватишь для поросенка, то еще чего нужного в хозяйстве припасешь. Не на людских же глазах добро тащить, да и администрация пугает, увольнением стращает.

У нас ведь с работой ужас как строго — организация солидная. Не дай бог на минутку опоздаешь в номере убрать, у нас ведь день отдыха многие тысячи стоит. Теперь сюда всякой профсоюзной сволочи путь заказан, народ все больше солидный, состоятельный.

Однако постоялец нынче пошел — ужас! Моду взяли администратору по всяким пустякам жаловаться, ножкой топать из-за неоперативного обслуживания в номерах. Ну и гнилой народ эти толстосумы, фуй! Посмотришь иногда на такого: у самого денег невпроворот, уж чуть не из ушей лезут, а из-за какой-нибудь дрянной мелочи так убиваются, будто она их мама родная… Аж противно с ними дело иметь после этого.

Был у меня случай особенный, по которому постояльца-то этого и запомнила. Взяла я из номера, который у меня на обслуживании был, записную книжечку крохотную, со спичечный коробок. Она за кресло завалилась, ну я и подумала, что, может, не нужна больше. Может, еще от прошлых жильцов осталась. В ней только одна страничка-то и была заполнена. Ничего ценного в ней не было. И слов даже не было, только цифры одни. Только на один вечер и взяла, внучку своему. Пусть, думаю, ребеночек поиграется, побалуется, листочки полистает. Мы ведь люди простые, бедные, не могем внукам своим ценные штуки покупать. А этот гусь рождественский, между прочим, уже третий день не просыхал и по моим расчетам не должен был заметить пропажу. Потому-то я и решила эту цацку домой снести, внука побаловать высоким образцом иноземной промышленности. Сунула тихонько в сумочку и домой. А еще перед уходом не забыла в бар заглянуть, не там ли мой клиент наливается под завязку.

Гляжу, все в ажуре. Клиент уже порозовел, пивной парок от него исходит, но до кондиции, чувствую, еще далеко. До кондиции ему, по своему богатому опыту знаю (еще и не того в наших палестинах насмотрелась), еще преизрядное расстояние. Ну, думаю, пока он после поросенковой розовости успеет еще покраснеть, а потом опять станет белым и пока водой его сотоварищи начнут отливать, — сто раз успею домой сгонять, внука потетешкать и обратно обернуться. Тем более, что у внука моего тогда день рождения случился, и я ему заместо подарка хотела эту безделицу подсудобить.

Обернулась я мигом домой и обратно, а тут, вижу, мой постоялец в номере чего-то фырчит, точно недовольный ежак мышей вынюхивает. Что же это он, думаю? Еще и двенадцати часов нет, а он уже в номер вернулся. И не отливали его водой еще, и не бледнел он еще от полноты естества, а уже стоит на ковре, рябинкой качается.

Думаю, снизойдет, может, он к Моим почтенным летам, не станет по пустякам галдеть. Но не снизошел, принялся ручонками махать, кричать что-то о ценных сведениях и требовать администратора.

Вот сволочь, а? Право слово, гнида навроде моего Бобика в будке. Тот ни в жисть ни с кем своей косточкой не поделится. Растерзает, сам подавится, а делиться — ни-ни, свое ведь, кровное! У него, миллионщика, ведь небось этими безделками все вокруг завалено, не знает, куда лишние девать. А постороннему человеку отдать жалко.

Думаю, может, пронесет меня, может, постоялец пар спустит и вернется в бар доходить до нужного науке состояния. А он — ни в какую! Директора мне, кричит, администратора, милицию! Жалоба! Заявление! Прокуратура!

Тьфу ты, думаю, пропасть! Угораздило же меня… Сейчас, говорю, сейчас, одну минуточку, будьте любезны, сделайте милость… Может, говорю, я в номере подметала и с мусором вашу семейную реликвию незаметно выкинула. А сама на жалость давлю: мол, совсем слепа к старости стала, плохо вижу. Может, лежит сейчас ваша ценность в мусоре и молчит. Одну минутку потерпите, а я счас… Так я его нежными словами улещиваю, а сама к выходу пячусь и кланяюсь, как китаец, презрев чувство собственного достоинства.

Еле умолила потерпеть секундочку… Сама пулей выскользнула из номера и по тропинке домой. Только бы, думаю, мой Арнольдик не изорвал драгоценную безделушку. Хоть года-то у меня и не маленькие, по тропинке бежала так резво, как в юности ГТО не сдавала. Прибежала, глядь — а внучок мой во дворе с Бобиком забавляется. Я ему говорю, сладкий мой, золотце, отдай немедленно бабуле своей подарочек, я тебе другой принесу. А он на меня глазенки таращит, смехом заливается и на будку пальчиком кажет.