Когда погаснет лампада - Цви Прейгерзон

Вот, например, встает со своего места старый габай Арон Гинцбург. Его борода черна как смоль, глаза горят. Неужели он действительно так напился? Во всяком случае, ноги несут его к столу молодежи по не слишком прямому маршруту. Он присаживается рядом с виновником торжества и предлагает устроить состязание между столами, между стариками и молодыми. Он, Гинцбург, представитель стариков, вызывает любого из парней на поединок: чья рука сильнее?

— Ты, верно, шутишь, реб Арон? — спрашивает Берман. — Или это стаканчик вина подает голос из твоего горла?

Нет, Арон Гинцбург не шутит. Компания стариков действительно хочет помериться силами. И, кстати, еще не очень понятно, кто в итоге одержит победу.

Габай насилу ворочает языком. Тут самое время взглянуть на Голду, которая сидит здесь же за столом. Может, вы полагаете, что она смутилась при виде своего подвыпившего отца, вызывающего молодых на состязание? Вовсе нет! Взгляд дочери полон ласки и гордости. Лицо этой девушки-матери светится любовью, она даже не думает отговаривать отца тягаться с молодыми.

Смех и суета. Дружными усилиями освобождается от рюмок и тарелок угол стола. Гости толпятся вокруг соперников. Молодых представляет Соломон — именно он усаживается напротив старого Гинцбурга. Мужчины ставят на стол локти, скрещивают ладони, и вот начинается схватка: каждый давит в свою сторону. Все глаза прикованы к двум крепко сцепленным десницам. Пока они стоят неподвижно, подпираемые с обеих сторон усилием каждого из соперников. Видно, что Гинцбургу нелегко, однако и Соломону приходится мобилизовать все силы. Посмотрите сами: рот его приоткрыт, блестят стиснутые зубы, но это отнюдь не улыбка. Нет, не до смеха сейчас шутнику Соломону, сейчас ему приходится давить во всю мочь. Ведь на него смотрит Клава Боброва!

А теперь взгляните на Гинцбурга, героя-мужчину! Это ведь он был в дни своей юности чемпионом по борьбе на руках. У Арона своя система: сначала он только защищается — атака последует позже! Зато Соломон, как вырвавшийся на волю жеребенок, очертя голову мчится вперед, наступает, штурмует из последних сил руку кладбищенского служки. Еще немного, еще самую малость!

Напрасные надежды! Приходит конец оборонительной войне, и Гинцбург переходит в наступление. Берегись, Соломон!

Но нет спасения. Арон усиливает натиск, и вот рука Соломона начинает приподниматься, дрожать, и вот она уже гнется, склоняясь все ниже и ниже… пока, наконец, не падает, униженная и побежденная, на поверхность стола.

Смех и аплодисменты. Славься, победитель! Соломон смахивает пот со лба. Поди заранее угадай, где подстерегает человека западня! Компания стариков, как и следовало ожидать, шумно празднует свою победу. Сыплются шутки и насмешки, поговорки и поучения и еще черт знает что! А уж лицо Голды так и вовсе сияет. Как приятно звучит ее мягкий еврейский говор, как спокоен ласковый взгляд!

Но вот к столу подходит Ехезкель Левитин, рабочий с мельницы, представитель команды молодых. Теперь он садится на место Соломона.

— А ну, — говорит он, — почему бы и мне не попробовать свою силу?

И вот они сидят друг против друга — чернобородый Гинцбург и нескладный лицом Ехезкель Левитин, не слишком удачный сын Берла. Снова готовы к схватке две соперничающие десницы. И снова Гинцбург прибегает к своей излюбленной тактике, изматывает противника упорной защитой. Он экономит силы, а потому не возражает, если соперник немного продвинется вперед. Вот только не слишком ли он увлекся на этот раз, не позволил ли Ехезкелю чуть больше, чем следовало бы? А тот человек простой, без ухищрений — знай себе давит железной своей рукой.

И вот вздох проносится меж стариками. Поражение! Проиграл кладбищенский габай Гинцбург, пала его рука в борьбе с более сильным противником! Зато молодые громко хлопают в ладоши и радостным кличем приветствуют победу своего бойца.

Патефон играет вальс-бостон «Вечерняя звезда». Гавайская гитара жалуется, поет и стонет. Из глубин души поднимается этот стон, эта обращенная к вечерней звезде молитва. Среди нескольких танцующих пар — Вениамин и Лида. Сердце парня сжимается от счастья, юношеской грусти и выпитого вина. Тонкие черты Лидиного лица сияют в терпком полумраке комнаты. Осторожно обняв плечи девушки, Вениамин прокладывает танцу дорогу меж стульев и гостей. Раз, два, три — один шаг широкий, а за ним два маленьких.

Старики все никак не могут успокоиться после поражения Гинцбурга. Что ж, есть еще свежий дух в этой компании, еще не настало время списывать ее со счетов. Живы еще старики, жива их жизненная сила. И разве хорошая хасидская пляска не лучше в семь раз, чем все эти вальсы и бостоны?

Нет-нет, не успокоились старики — ни на грош, ни на копейку! Вот они запевают свою хасидскую мелодию — от бим-бама до чири-бома; громко хлопают ладони, глаза воздеты к небесам. Еще немного — и забудут они обо всем, кроме этого плясового ритма. Руки лягут на плечи, ноги будут вытанцовывать сами собой, а головы мотаться из стороны в сторону. Живы еще старики, и песни их, и танцы — живы, еще завоюют они весь мир! Женщины тоже присоединяются к пляске: взгляните хотя бы на бабушку Песю! Левой рукой она приподняла краешек платья, а правая машет платочком, как будто Песя шлет прощальный привет своим немалым годам. А рядом — старая Хая, жена Берла Левитина…

Разве может слабосильная гавайская гитара состязаться со слитным хасидским хором? Все звуки теряются в танцевальном громе «Тенцла». Соломон первым из молодых бросает вальс и присоединяется к кругу стариков. Но что это? Неужели и Клава Боброва следует его примеру? Соломон подскакивает к женщине и подхватывает ее под руку. Бог ты мой, Бог Израиля! Ноги Клавы притопывают в такт, на лице ее — счастливая улыбка, вьется ее черное платье, дразнит Соломона… — и смех, и грех, и радость!

Арон Гинцбург, преисполненный алкоголя и воодушевления, приближается в ритме танца к Вениамину и Лиде.

— Вениамин! — кричит он, дыша на молодых людей винными парами. — Что вы там стоите, как гости? Вставайте в круг! Танцуйте «Тенцл»!

Он хватает Лиду и Вениамина за руки и вталкивает их в круг. Лида смеется и отрицательно мотает головой. Чужд и непонятен ей хасидский танец. Но Гинцбург не принимает отказов: будет Лида плясать, и всё тут!

— Не надо, реб Арон! — уговаривает Гинцбурга Вениамин, но тот будто не слышит.

Собрав все свои силы, Лида вырывается из мертвой хватки странного служки, отбегает к двери и выскакивает наружу. Все танцуют, и, кроме Вениамина, никто не обращает внимания на ее уход. Он догоняет девушку в переулке. Ночь давно уже свой разверзла черный зев.

— Бог с тобой, Лида, чего ты так испугалась? — говорит Вениамин и берет ее за руку.

Она отталкивает парня и быстро идет по переулку. Чем дальше от дома Фейгиных, тем слабее слышен гром хасидской пляски. Вот он уже доносится, как из тумана, затихли звуки, пришло безмолвие. Волшебная украинская ночь легла на Гадяч. Легким облаком укрыт месяц. Закутанные в молчание и тьму, стоят деревья. Ветерок приносит печаль и прохладу. Вениамин и Лида спускаются к деревянному мосту через Псёл. В одном из дворов просыпается пес и рвет своим лаем тишину. Где-то вдали отзывается другая собака; ее лай, будто булавкой, прокалывает мягкий живот ночи с дальней его стороны. На дороге пыль и роса, капли ее блестят и на травяных лентах, протянувшихся вдоль шляха. Самой дороги почти видно — она дремлет в укрытии ночи, погруженная в свои протяженные сны. Тонкое покрывало тумана лежит на реке; отражение звезд дрожит и поблескивает в воде. Но вот месяц сбрасывает свое облачное одеяльце и заливает светом ночную землю. По краям дороги проступают кусты, и становится виден пустой выпас на склоне. Посреди луга дремлет одинокое дерево, одетое в серебро и туман.