Когда погаснет лампада - Цви Прейгерзон

— А я, дурочка, испугалась! — выпаливает вдруг Лида, словно оправдываясь.

Для Вениамина ее слова — как сигнал: он начинает говорить сам. Его слова падают в ночь одно за другим, наподобие малой молитвы, несуразного и, наверное, не очень уместного сердечного порыва.

Он не хочет пугать девушку снова, но уж больно часто она занимает все его помыслы. Лида должна понять: он родился в маленьком местечке, где отношения между людьми просты и очевидны. Девушка встречает там своего избранника на дороге, краснеет, склоняет голову, и пальцы ее начинают теребить косу. Прохожие смотрят и качают головой: «Все ясно, влюблена». А он? Он сидит за чертежным столом, чертит линии и круги на листе ватмана и напевает какую-нибудь случайную мелодию. И вот через некоторое время он вдруг осознает, что уже давно, застыв, смотрит в окно. И пробуждается лишь от того, что его мать, которая вяжет носок по соседству, спрашивает: «О чем ты думаешь, Вениамин?»

— Я замерзла, Вениамин, — прерывает его Лида. — Слышишь, мне холодно!

Он снимает с себя пиджак и накидывает ей на плечи.

— Может, мои слова кажутся тебе странными, Лида?

— Нет, не кажутся.

— Наверно, я чересчур многословен сегодня; если так, то прости. Но я постоянно вижу тебя, как сон наяву, и временами мне кажется, что есть надежда, пусть даже очень слабая, но есть…

Восточный край неба начинает бледнеть, ветер становится прохладней, и Вениамина охватывает дрожь — то ли от холода, то ли от его собственных слов.

— Ты еще мерзнешь, Лида? — спрашивает он. — Давай я обниму тебя немного?

Весь дрожа, он кладет руку на плечо девушки.

— Лучше побежим и согреемся! — говорит она, высвобождаясь из-под его руки, и легко, как птица, срывается в бег — вверх по уклону дороги. Вот уже белеют перед ними в слабой дымке рассвета стены домов Вельбовки, запертые ставни окон. Быстро светлеет восток, одна за другой гаснут звезды. Лида что есть сил мчится по лесному шляху.

— А ведь ты и впрямь убегаешь от меня, Лида! — задыхаясь от бега, выкрикивает Вениамин и ловит девушку за руку.

Так, рука в руке, они и бегут дальше. Вот и дача Лиды, деревянные ступеньки веранды, спящие окна.

— Спасибо, что проводил! — Она протягивает Вениамину его пиджак и вдруг хватается за голову. — Ой! Я забыла у вас шляпку!

Прекрасно лицо девушки в предрассветном полумраке, в лесной тиши, под звездами, меркнущими в темной высоте. Помнишь ли ты, дорогой читатель, эти чудные ночи — летние, короткие? Помнишь ли печальную девичью улыбку, блеснувшую тебе из робкого сумрака первых минут рассвета, улыбку, которая прошивает грудь, чтобы взорваться в самой глубине сердца?

— Принесу я тебе твою шляпку, — говорит Вениамин и добавляет, видя, что она собирается ускользнуть от него за дверь: — Лида, неужели тебе совсем нечего мне ответить?

И она приближает к нему лицо и произносит в свете последних звезд жесткие, безжалостные слова:

— Вениамин, ты должен выкинуть это все из своего сердца. Слышишь? У меня есть парень в Ленинграде…

Несколько шагов по веранде, легкий стук в оконное стекло, звук отворяемой двери… Ушла Лида.

У меня есть парень в Ленинграде, только не забудь принести шляпку! Хватит! Конец тоске, бессоннице и стихам в прозе! А ты, бедняга Вениамин, еще валялся перед нею в дорожной пыли этой туманной ночи, расстилал мечты своего сердца под ее стопами!

Маленькая девичья фигурка вдруг появляется перед ним из темноты.

— Дядя Вениамин, это ты?

— Глаша? Откуда ты взялась, Глаша?

— Охраняю огород. А еще надо мне навестить пару белок на одном дереве.

Глашин взгляд остер и внимателен, под полотном рубашки — два бугорка, подарок Создателя, лицо и босые ноги черны от загара, в рассветном мороке поблескивают льняные волосы.

Вениамин стоит и молчит. Приятен его душе вид этих льняных волос — первый утренний свет красит их в темное серебро. Издали слышится птичий свист — глашатай утренней побудки. Постепенно рассеивается туман сумерек — доброе утро!

— Дядя Вениамин, ты просто должен увидеть этих рыжих белок! Смотри, у меня орехи… — Она разжимает кулак — на ладони несколько орехов. — Эти белки слышат меня издалека. Я еще не подошла, а они уже вылезают из дупла и ждут. Берут прямо из рук! Идемте, я покажу!

— Как хорошо, что я встретил тебя, Глаша! Бродил наугад, как слепец в лесу, и вот — ты…

— Она обидела тебя? — вдруг спрашивает девочка.

— Кто?

— Тетя Лида.

— До свидания, Глаша. Тебе нужно выучиться читать и писать. Нехорошо, когда такая взрослая девушка неграмотна.

— Кто ж меня выучит?

— Что, нет здесь в Вельбовке школы? Хорошо, попробую найти тебе учителя.

Утренний свет завладевает миром. Громкий птичий посвист слышится отовсюду. Вениамин пускается в обратный путь. Прощай, Глаша!

Он выходит на шоссе, ведущее к Гадячу. Его встречают последние звезды, утренний туман и бледнеющий месяц. Вдруг до ушей Вениамина доносится женский смех — видимо, сдерживаемый, но безуспешно. Приглядевшись, он различает на дороге очертания обнявшейся пары. Вениамин сворачивает на обочину и прячется за кустами. Действительно, это Соломон и Клава. Они укрыты одним пиджаком, ноги их заплетаются. Прижавшись друг к другу, они проходят мимо, и Вениамин улавливает обрывок рассказываемого Соломоном анекдота. Поистине, неиссякаем этот фонтан.

Смех на дороге. Смех и губы, сливающиеся в поцелуе. На востоке разгораются огненные полоски — нащупывающие мир пальцы большого света. За рекой проступают очертания еврейского кладбища. Наполовину скрытая от глаз, видна за деревьями святая гробница. В ее оконце мигает слабый, едва теплящийся огонек. Сквозь годы и поколения мерцает малый язычок пламени на могиле Старого Ребе.

Вениамин спускается к реке и ныряет в ее студеную поутру воду.

Через десять дней, в начале сентября, начинаются занятия в институте. Конец каникулам, прогулкам в лесах Вельбовки, купанию в реке Псёл, конец сердечным заботам. Мать Вениамина возвращается в Харьков, в дом его брата Шимона. Семейство Эйдельманов тоже скоро уезжает в Ленинград, до их отъезда Вениамин должен еще закончить пять чертежей для Степана Борисовича.

Лето еще не кончилось, далеко до осенних дождей. Беленые деревья в садах сгибаются под тяжестью налитых плодов. Глаз радуется при взгляде на огородные грядки. Овощи созрели. Уже пожелтела картофельная ботва. Круглятся капустные кочаны, топорща свои свежие листья наподобие слоновьих ушей. Красивыми рядами выстроились курчавые морковные хвостики; под ними прячутся в земле сочные красные корнеплоды.

Нет, еще не закончилось лето, еще уготовано Гадячу несколько счастливых деньков, еще голубы небеса, ласково греет солнце, и не унялась веселая суматоха на речном берегу. Много еще там купальщиков. Здесь же и Вениамин со своими двумя подружками. Он учит их плавать, радуясь успехам Сарки Гинцбург — наиболее способной из двух учениц. В это лето Вениамин часто общался с этой курчавой черненькой девочкой, дочерью кладбищенского служки. Обычно она приклеивалась к нему и к Тамарочке по дороге на берег. Потихоньку-полегоньку Вениамину удалось научить девочек справляться со страхом глубины. Вот слышится команда: «Раз, два три!» — и Вениамин с девчонками дружно прыгают в воду рядом с берегом — там, где плещется малышня и снуют шустрые мальки. Затем они долго плывут к середине реки, стараясь во всех деталях следовать правилам и особенностям стиля под названием «кроль», а когда устают, ложатся на спину и отдыхают, уставив взгляды в голубое высокое небо. Тамара тоже неплохо выучилась плавать.