Утешный мир - Екатерина Мурашова

– А у вас что, неужели все идет и шло, как вы хотели? – с некоторым вызовом вздернутый подбородок: эка я вас…

– Да. Не совершенно всё, конечно, но по преимуществу.

Женька сразу поняла, что я не вру, – и снова сникла.

– Так когда?

Поняла, что не отстану, и ответила:

– В конце десятого класса. Мне было тогда 14 лет… и у меня как раз вышла вторая книжка.

– Спасибо, Женя. Теперь я хотела бы поговорить с твоей мамой. Она ведь сидит в коридоре?

– Как? – Женька удивилась так искренне, что даже немного ожила. – А у меня вы больше ничего не спросите?

– Может быть, потом…

– Я довольно быстро сообразила, к чему идет. И ему говорила, умоляла даже. Он меня не слышал. Мы тогда и к вам приходили, вместе с ним, то есть все вместе. Вы сказали: все этапы должны быть пройдены, вы отнимаете у дочери детство, это не пройдет для нее бесследно. Он потом сказал: боже, какая ерунда все эти психологи! Напыщенные неудачники, думают, что что-то понимают в жизни, но это же смешно!

Я их тогдашних, конечно, не помнила – сколько лет назад это было?

– А кто такой «он»? Ваш муж, отец Женьки?

– Да, он. Если бы вы знали, как я сейчас себя ненавижу – за глупость, податливость, за честолюбие, ведь и оно у меня тоже было, чего тут скрывать и все валить на мужа…

– Ненависть – сильное чувство, но оно редко бывает конструктивным, – заметила я. – Расскажите лучше о хорошем – как я понимаю, его было много…

* * *

Для женщины это был первый брак, для мужчины – третий. В двух предыдущих у него тоже были дети – дочь и сын, но он фактически не занимался их воспитанием. Дочь, уже взрослая, замужняя, жила где-то обычно и благополучно, а с сыном что-то не сложилось – она точно не знает, но были какие-то довольно крупные неприятности, они с бывшей женой бессильно и громогласно обвиняли друг друга, она как-то оказалась свидетельницей.

Брак был по любви. Он казался ей потрясающим – зрелым, красивым, талантливым. Он всегда прекрасно рисовал и очень хотел стать свободным художником, но его родители сказали: это не профессия, которой можно заработать кусок хлеба; он послушался и стал архитектором. Все говорили, что хорошим.

Когда она забеременела, он проявлял такое внимание и такую чуткость к ее состоянию, что ее подруги буквально плакали от зависти. Он говорил: я так счастлив, что у меня наконец-то будет ребенок! Она иногда думала: а как же два предыдущих? Но ей все равно было приятно, что ее ребенок – главный. Он целовал ей руки, дарил разноцветные гладиолусы и говорил: вот увидишь, я буду замечательным отцом!

Но когда Женька родилась, он как будто забыл обо всех своих обещаниях. Она крутилась в детско-пеленочно-бутылочной карусели, потом у нее был мастит, потом у Женьки – воспаление среднего уха… А у него – новый проект, поездка с друзьями на этюды, и «доброжелатели» уже намекали ей, что у него новый роман… а чего ж ты хотела… тебя все предупреждали… надо же было понимать, когда ты…

В три с половиной года Женька по кубикам выучилась складывать слова и вслух прочитала папе что-то из азбуки. И приблизительно тогда же нарисовала совершенно потрясающего петуха с хвостом-радугой.

Ей показалось, что она в реальности услышала, как у него в голове щелкнул какой-то переключатель. Он сказал:

– Гляди-ка: все-таки не зря я выбрал для дочери такое имя – Евгения. В нем есть правильный корень.

И все стало, как он обещал ей когда-то. Он занимался дочкой с утра до ночи, он повсюду таскал ее за собой, он не только баловал, но и умно, внимательно, требовательно учил дочь, открывал ей мир. Женька ходила за папой как хвостик, а у нее вдруг неожиданно появилось свободное время.

У него было много знакомых. Он устроил выставку Женькиных рисунков. О ней написали в трех газетах. Какой-то телеканал взял у Женьки интервью. Женька попросила себе для телевизора длинное платье «как у мамы» и «настоящую прическу».

– Ты работаешь в издательстве, – сказал он ей. – Это очень кстати. Я думаю, что из Женькиных рисунков с ее же подписями получится отличная книжка.

– А может быть, детский сад? – осторожно спросила она. – Перед школой рекомендуют…

– Но что она будет там делать?! – искренне удивился он. – Там же все намного ниже ее по развитию. Ты же сама видишь: она на равных разговаривает со взрослыми людьми, интересуется устройством мира…

– Это так. Но при этом Женька совсем не умеет общаться с ровесниками, – возразила она. – И школа…

– А зачем это ей? Всем интересно общаться, быть – с равными или с теми, кто выше по развитию. Разве ты сама не так думаешь? – он подмигнул ей, и она поняла его намек. – А насчет школы я как раз размышляю. В первом классе ей откровенно нечего делать, ведь она легко решает задачи для третьего класса и пишет философские рассказы – ты же сама их читала.

– Но как же? У нашей Женьки не будет «первый раз в первый класс»?

– А зачем это ей?

Вместо первого класса у Женьки была вторая персональная выставка.

* * *

– Ты не одна такая, – сказала я Женьке. – Поверь, поверь мне, не одна. Вас таких на самом деле много, почти столько же, сколько детей с задержкой развития. У тебя получился злокачественный вариант, потому что твое преходящее вундеркиндство раздули в слишком большой, лоснящийся, переливающийся всякими красками пузырь. Когда он лопнул, тебе пришлось туго, я понимаю. Жизнь как будто бы потеряла все краски, но то были краски мыльного пузыря. Теперь надо оглядеться и увидеть настоящее. Если ты сейчас перетерпишь, стиснув зубы, то потом, с годами, все-таки привыкнешь жить в обычной жизни обычным человеком, найдешь в ней много радости, любви, творчества.

– Я не хочу обычным, – сказала Женька. – Не могу и не хочу. Зачем это мне?

– Просто чтобы жить. Найти свое место и жить.

– Мое место здесь если и было, так оно… заросло давно.

– Можно устроить прополку.

– Зря вы это говорите… ведь просто чтобы сказать… все зря…

* * *

Недавно я узнала, что Женька все-таки умерла, покончила с собой.

Этот материал я посвящаю ее памяти.

Кто знает, может, он вовремя предостережет какого-нибудь родителя и облегчит вхождение в обычную человеческую жизнь двум-трем детям с общей ранней детской одаренностью (именно так на русском языке называется этот феномен). Женьке, я уверена, понравилась бы эта мысль – ведь она в конце своей недолгой жизни все время спрашивала: значит, все было зря? Все напрасно?

Ничего не бывает напрасно – так я думаю.

Девочка показалась мне знакомой. Длинноватое лицо, гладкая прическа, губки бантиком, неожиданные зеленые джинсы с дырками на коленях.