Жизнь цирковых животных - Брэм Кристофер

– Актер – всегда гений, – возразила она. – Он должен мгновенно перевоплощаться, весь, телом и душой. Не постепенно, как это происходит у писателей и художников.

Взгляд Калеба утратил пристальность, устремился куда-то вдаль.

Джесси не сдавалась:

– Я пришла к выводу: актеры, во всяком случае, хорошие актеры – это мудрые безумцы. С Генри никогда не знаешь, с кем будешь иметь дело в следующую минуту: с безумцем или с мудрецом.

В общении с братом большая часть монологов выпадала на долю Джесси. Порой она упрекала в этом Калеба – можно ли так погружаться в свои мысли, быть таким «анально-ретентивным» (все мы сейчас знакомы с психоанализом), – но винила и себя: болтает, болтает, словно таким образом доказывает, что она еще жива.

– Актерам свойственна волшебная бездумность, – продолжала она. – У меня ее нет. Вот почему я не смогла толком играть ни в колледже, ни на курсах. В смысле – я не чересчур умна для актрисы, но слишком рациональна, слишком анализирую себя.

Она явно напрашивалась на отпор, но Калеб все еще сдерживался. Прятался от нее глубоко в себе.

– Обдумываешь следующую сцену? – Провокационный вопрос. – Погружен в очередной мегапроект?

Калеб вздохнул:

– Я тебе уже говорил. Никакого проекта нет.

– Ладно. Можно это не обсуждать.

– Обсуждать-то нечего. Вот уже много месяцев я ничего не пишу. Хотелось бы знать, почему. – Не агрессивный, но холодный и самодовольный сарказм. Умеет же человек страдать в полном сознании своей правоты.

– Начнешь снова. Не подгоняй себя.

– Хм! – Отвернувшись, он уперся взглядом в окно.

Все ясно, подумала Джесси, ему не пишется, и говорить об этом он не желает. Понятное дело. Однако надо во что бы то ни стало привлечь внимание Калеба. И она рискнула выложить козыря.

– Фрэнк говорит, Тоби хорошо играет в его постановке.

– Рад за Тоби. – Он и глазом не моргнул.

– Ты ведь придешь посмотреть?

– Не в эти выходные. В следующие. Может быть. В эти выходные у меня замечательный праздник, не забыла?

Джесси фыркнула.

– Я пробила Тоби на эту роль, а ты даже не придешь? Как раз из-за него?

– Можно подумать, я боюсь встречи с Тоби. – Уголок рта презрительно вздернут. – И никого ты не пробивала. Фрэнк его пригласил.

– Но Фрэнк познакомился с ним через меня.

– Как поживает старина Фрэнк?

Вроде бы невинный вопрос – сменить тему, – но Джесси расслышала презрительную снисходительность в его тоне.

– Мне казалось, Фрэнк тебе нравится.

– А что в нем может не нравится? – Подразумевая, что нравиться особо нечему.

– Жаль, ты не видел его спектакль в школе. Это было здорово! Вчера они выступали в последний раз. Ты так и не сходил. Фрэнк – хороший режиссер. Просто чудесно, как дети старались играть по-настоящему. Оказывается, «Плавучий театр» – интересная вещь, глубокая, я и не догадывалась…

Калеб снова отключился.

В ярости Джесси достала мобильник, нажала кнопку.

Калеба передернуло.

– Кому ты звонишь?

– Проверяю, не было ли чего от Генри. – Чистой воды показуха. Вчера Генри действительно позвонил, но такое случалось редко. Сегодня она взяла с собой телефон для виду, доказать самой себе, что кто-то постоянно в ней нуждается.

Разумеется, никаких сообщений, даже от Фрэнка, на автоответчике не оказалось. Выключив телефон, Джесси убрала его в карман пальто.

– Вчера Генри оставил такое странное сообщение, – сказала она. – Спрашивал о тебе.

– Обо мне?

Сообщение было настолько глупое, Джесси сразу же выкинула его из головы.

– Спрашивал, ты ли – тот самый Дойл, драматург.

– Может, хочет, чтобы я написал пьесу под него?

– Вообще-то, он хотел, чтобы ты объяснил ему что-то насчет алгоритмов.

– Э?

Джесси расхохоталась.

– Так он сказал. Я тоже удивилась.

– Господи! Стоит пустить в ход пару математических метафор, и люди примут тебя за Эйнштейна. Какого черта Генри Льюсу понадобились алгоритмы?

– Понятия не имею. Наверное, просто красивое слово. Или удочку закинул – вы же с ним не знакомы, верно?

– Нет.

– А стоит. Вы бы пришлись друг другу по вкусу.

Калеб испустил очередной вздох.

Мне нечего сказать Генри Льюсу. Я так устал от актеров. От любых актеров.

Генри не такой, как другие актеры. Он особенный. У него мозги работают, у него есть душа. Он настоящий артист. У вас с ним много общего. Давай я приведу его на твою вечеринку в пятницу?

Калеб уставился на сестру:

– Ты хоть сама себя слышишь? Вот уже полчаса ворчишь и жалуешься на своего полоумного босса, эгоиста и эгоцентрика. Безумного мудреца. Наркомана.

– Он не наркоман. Без травки он плохо спит.

– У нас много общего, вот как? Да уж, конечно. Жалкий неудачник и удачно продавшийся актер?

– Генри не продавался!

– А как это назвать? Человек заложил душу ради гребаного бродвейского мюзикла. Что дальше? Сериал? «Площади Голливуда»?[23]Он распрощался с искусством. Может быть, он пока еще этого не понимает. Или уже осознал, и потому-то ему приходится обкуриться, чтобы заснуть.

Джесси свирепо смотрела на брата. Генри Льюс принадлежал лично ей. Никто, кроме нее, не имеет права его критиковать.

– Неправда! – решительно отрезала она. – У вас очень много общего. Да, Генри избалован, но не больше твоего. В эгоцентричности ты ему не уступишь. Мне очень жаль, что твоя пьеса провалилась. Очень жаль, что ты несчастен. Но это не дает тебе права судить всех вокруг.

– Никого я не сужу. У меня депрессия.

– Вы… гении. – Неподходящее слово, но другие не шли на ум. – Даже на гребне успеха вам подавай еще и еще. Что тебе, что Генри. Если вы не жалуетесь на провал, вы жалуетесь на свой успех.

– Последнее время у меня нет оснований жаловаться на успех.

– Да, твоя пьеса провалилась. Хорошая пьеса. Мне она нравилась. Но ты напишешь другую. Жалуешься на свои неудачи, а мы, плебеи, на все бы пошли ради такого успеха, который ты считаешь провалом.

Калеб помолчал. Он бросил на сестру виноватый взгляд, но извиняться не стал.

– Ты не понимаешь. Успех сам по себе ничего не решает. Хуже того: ты становишься уязвимым. Перестаешь понимать, зачем вообще в это полез. Если у меня был успех, это еще не значит, будто жаловаться не на что. Причин предостаточно: ни друга, ни профессии, ни любимой работы, ничего нет.