Призраки и чудеса в старинных японских сказаниях - Лафкадио Хирн

Томотада обрил голову, принял буддийский обет и стал странствующим монахом. Он обошел все провинции империи и в каждом храме на своем пути читал поминальные сутры о духе Аояги. Однажды дорога завела его в провинцию Этидзэн, и он вспомнил о родителях возлюбленной. Но, добравшись до уединенного холма, на котором когда-то стояла лачуга, ничего там не обнаружил. Не нашлось даже следов того, что здесь было человеческое жилище. Только три ивовых пня торчали из земли – кто-то срубил две старые ивы и одну молодую задолго до прихода монаха.

Рядом с тремя пнями Томотада поставил могильный камень, нанес на него священные сутры и совершил буддийские обряды в память о духах Аояги и ее родителей.

В Вакэгори, уезде провинции Иё, растет очень старое дерево, известное всей округе под названием Дзюрокудзакура, что означает «вишня шестнадцатого дня». Такое название оно получило потому, что цветы его каждый год распускаются в шестнадцатый день первого месяца по старинному лунному календарю, и только в этот день. Получается, что цветение Дзюрокудзакуры приходится на самое студеное время года, тогда как у прочих вишневых деревьев заведено дожидаться весны и лишь тогда выпускать на волю бутоны. Но цветы Дзюрокудзакуры питают жизненные соки, которые не принадлежат этому дереву. Или, по крайней мере, принадлежали ему не всегда. В Дзюрокудзакуре живет дух человека.

Он был самураем из Иё, а вишня росла в его саду, и цвела она в ту пору в самое обычное для вишен время, то есть примерно в конце марта – начале апреля. Самурай играл под деревом, когда был ребенком; его отец, дед и прадед на протяжении сотни лет весна за весной привязывали к усеянным цветами вишневым веткам пестрые бумажные ленточки с написанными на них гимнами богам. Самурай и сам состарился рядом с деревом, пережив всех своих детей, и ничего в жизни у него не осталось, кроме этой вишни. Но однажды летом дерево засохло.

Самурай горевал так, что больно было смотреть. Поэтому соседи нашли для него молодое вишневое деревце дивной красоты и посадили в его саду в надежде, что это утешит старика. Он тепло поблагодарил добрых людей и сделал вид, что рад подарку, но сердце его разрывалось от скорби. Самурай слишком сильно любил свою вишню, и ничто не могло восполнить ему утрату.

В конце концов его посетила счастливая мысль: он вспомнил легенды о том, как можно спасти мертвое дерево. (Был шестнадцатый день первого месяца.) Самурай поспешил в сад, склонился перед иссохшей вишней и сказал ей: «Прошу тебя, расцвети сегодня еще один раз, ибо я готов умереть вместо тебя». (В тех краях действительно верили, что человек может отдать свою жизнь за другого человека, или за животное, или даже за растение, если богам будет угоден такой обмен; по-японски это называлось мигавари-ни тацу – «стать заместителем».) Затем самурай расстелил под деревом белое полотнище и несколько циновок, сел на циновки и выполнил обряд сэппуку по всем правилам воинского сословия. Его дух вселился в вишневое дерево, и в тот же час оно расцвело.

С тех пор эта вишня так и цветет каждый год в шестнадцатый день первого месяца в заснеженном саду.

В уезде Тоити провинции Ямато жил некогда госи по имени Мията Акиноскэ. (Тут следует пояснить, что в феодальной Японии было привилегированное сословие воинов, получавших в пользование наделы земли, – мелкопоместное дворянство, вроде английских йоменов, и назывались его представители «госи».)

В саду у Акиноскэ рос могучий древний кедр, под которым он любил отдыхать в жаркие дни. Однажды, на редкость знойным вечером, Акиноскэ укрылся под кедром с двумя приятелями госи. Троица беседовала, потягивая вино, как вдруг хозяина охватила дремота, да такая, что он немедленно извинился перед гостями и попросил у них дозволения поспать часок в их присутствии, после чего улегся у подножия дерева, мгновенно заснул и увидел сон.

Акиноскэ снилось, что он лежит в саду, а по склону ближнего холма спускается процессия – будто какой-то очень важный даймё решил прогуляться с многочисленной свитой. Акиноскэ уставился на сказочное зрелище во все глаза. Процессия была небывалого размаха и величия – прежде он ничего подобного не видел, – и направлялась она в сторону его скромного жилища. Возглавляли шествие несколько молодых людей в богатых нарядах, тянувшие за собой огромную лакированную карету-госёгуруму, украшенную голубыми шелками. Приблизившись к дому госи, процессия остановилась, и пышно разодетый человек – определенно сановник немалого ранга – выступил из рядов, подошел к Акиноскэ и, отвесив ему низкий поклон, заговорил:

– Почтенный господин, перед вами кэрай – вассал кокуо Токоё[34]. Мой повелитель, могущественный царь, послал меня поприветствовать вас от его имени. Отныне я всецело в вашем распоряжении. Его величество также велел известить, что он желает видеть вас в своем дворце. Не изволите ли сесть в сию карету? Царь прислал ее за вами, дабы могли вы совершить путешествие со всем удобством.

Выслушав эту речь, Акиноскэ хотел было достойно ответить, но он был слишком потрясен и озадачен предложением. В то же время ему почудилось, будто кто-то лишил его воли и он не может отказать в том, о чем его просит кэрай. Акиноскэ сел в карету, сановник немедленно занял в ней место напротив, подал знак молодым людям, и те, схватившись за шелковые канаты, потянули огромную госёгуруму за собой на юг.

К удивлению Акиноскэ, очень скоро карета остановилась у больших двустворчатых ворот-ромон в китайском стиле – он не сомневался, что раньше их не было в окрестностях поместья. Кэрай вышел из кареты и, сказав, что спешит сообщить о прибытии дорогого гостя, исчез за воротами. Спустя некоторое время Акиноскэ увидел двух мужей благородного облика в одеждах из пурпурного шелка и длинных головных уборах, указывавших на высокий придворный ранг. Оба направлялись к нему от ворот. Почтительно поприветствовав госи, они помогли ему выйти из кареты, а затем повели его через огромные распахнутые створки и дальше, по обширному саду, ко входу во дворец. Казалось, этот огромный чертог простирается с востока к западу на многие ри. Вскоре Акиноскэ очутился в просторном, роскошно убранном зале. Провожатые предложили ему занять почетное место, а сами скромно уселись в стороне. Прислужницы в церемониальных облачениях принесли освежающие напитки. Когда Акиноскэ утолил жажду, два сановника в пурпуре, низко поклонившись ему, завели такую речь, и говорили они по очереди, согласно требованиям дворцового этикета: