Легенда о Великой волне - Дарио Тонани

механокардионика новое сердце – что, если он станет немного разумнее и… человечнее? Мальчик очень на это надеялся.

Механокардионик снова открыл окошко в животе и достал вторую мышь, тоже мертвую. Вытянул руку, разжал пальцы и выронил ее на пол.

Ясир перестал дрожать.

– Ты заберешь меня с собой?

– Тебе нравятся корабли? – спросил механокардионик, пытаясь вправить себе челюсть.

– Ты собираешься сесть на корабль?

– На одном корабле у меня есть друзья. – Он потянул челюсть на себя и погладил лицо.

– Разве ты можешь их помнить?

Механокардионик задумался. Оставил в покое челюсть, перебрал в голове несколько вариантов и наконец решил выстучать ответ на обломке.

– Металл может говорить и может помнить. Поэтому корабли живые. Это отличает живое существо от мертвого.

– Думаешь, ты найдешь своих друзей? Мехаратт ведь огромный, каждый день туда приходят сотни кораблей. А Мир9… Мир9 еще больше, в миллиард раз больше.

– Пока воспоминания о людях и вещах хранятся у тебя в памяти, ты всегда сможешь их найти. Я уверен, что отыщу своих друзей. И металл подскажет мне, где они.

Ясир сомневался, что правильно все понял.

– А зачем тебе они?

Механокардионик встал. Каким-то невероятным образом он теперь двигался бесшумно.

– Ты уверен, что хочешь это знать, парень?

Ясир чуть не поперхнулся. Он еще спрашивает!

– Конечно!

– Потому что у них мои сердца.

Сердца? Почему он говорит во множественном числе? Их что, несколько?

– Мое сердце и сердце одной женщины. Капитана корабля.

– А зачем они тебе нужны? Не все ли равно, какие у тебя сердца – теперь ты можешь украсть любое, а я помогу.

Механокардионик долго не отвечал.

– Не будем терять время, – наконец произнес он. – Я должен успеть их найти.

Мехаратт – огромный мегаполис, хаотичное скопление парусов, ржавчины и металла – простирался почти на тысячу пятьсот квадратных километров. Гноящаяся рана на теле Мира9, безобразный рубец на гладком лице пустыни, по всему периметру которого разбросаны причалы, доки, пристани с подъемными кранами, и четыре основных порта – по одному на каждую сторону света. А еще песчаные каналы, доходившие замысловатым лабиринтом до самого сердца Старого города, и железная дорога, самая большая во всем Мире9. И, главное, – архипелаг островков на колесах, которые дрейфовали под порывами ветра, таская за собой стайку пришвартованных кораблей.

Благодаря сложной системе парусов, существовавшей на каждом из таких кварталов-спутников, они кружили вокруг города, словно часовые на обходе. Островки были вполне автономны: на каждом имелись маяк, пристани, верфь, где ремонтировали суда, склады с запасными деталями и ангары для хранения товаров, стекольный заводик, рыбный рынок, подъемные краны и лебедки для погрузки и разгрузки…

Перед особо яростными грозами паруса убирали и огромными цепями прикрепляли островки к ядру Мехаратта, чтобы шквальный ветер не снес их с орбиты и не забросил дрейфовать в пустыню.

Всего островков осталось девять. Каждый – размером с маленькую рыбацкую деревушку, где могли пришвартоваться и получить необходимое обслуживание около тридцати кораблей – шесть судов с большим каботажем и не меньше двадцати маленьких.

В давние времена вокруг Мехаратта плавало шестнадцать островков. Пять из них унесло в пустыню во время двух сильнейших штормов, а шестой самостоятельно выбрал статус корабля, получил необходимый ремонт на верфи и, подготовленный к дальнему плаванию, отправился в путь под именем Афритания.

Седьмой остров теперь был заброшен и выглядел печально: ни на что не годная полоса мертвой земли, усыпанная обломками и порванными парусами. Старого полотна было так много, что издали остров напоминал гору грязного белья. Когда дул сирокко, рваные края парусины поднимались в воздух и часами хлопали на ветру, словно языки холодного пламени. Некоторые обрывки обмотались вокруг осей колес, застопорив их, поэтому у основания островок из тряпок походил на мягкую скалу.

Он был самым отдаленным в архипелаге и первым встречался на пути кораблей, идущих с запада.

Опустив подзорную трубу, Найла послала ему воздушный поцелуй. Значит, получилось! Уже через пару часов они пришвартуются на одной из мобильных пристаней (швартовку на четырех основных причалах нужно было бронировать за несколько недель, да и стоило это бешеных денег). В Мехаратте купят еду и новые колеса. И отремонтируют Сиракк. Остается только надеяться, что на верфи есть все необходимые материалы и чертежи, чтобы вернуть поврежденному корпусу изначальный вид.

Полюбоваться открывшимся видом на палубу вышел Азур.

Мехаратт только-только показался на горизонте, окутанный мантией пара. Пустыня была плоской как стиральная доска, хотя из песка тут и там торчали всевозможные обломки, сброшенные с кораблей перед входом в порт и разнесенные ветром по всей округе.

Островок грязного белья медленно проплывал по правому борту. Он был удивительно похож на уменьшенную копию заснеженной горной вершины. А пески у ее подножия, покрытые старыми парусами, под которыми прятались колеса, напоминали заброшенные пляжи.

Облокотившись о перила, механокардионик заговорил первым:

– Я столько раз бывал тут в детстве…

Найла посмотрела на него, как будто видела впервые.

– Ты был… маленьким! – вырвалось у нее: не совсем вопрос, скорее – мысли вслух. За которые ей сразу стало стыдно.

Азур опустил глаза.

– В это трудно поверить, я понимаю.

Найла улыбкой попросила его продолжать.

– Мы ходили туда пешком. Не представляешь, сколько игр можно придумать со старыми парусами!

– Так много времени прошло, а ты все еще это помнишь?

Азур кивнул.

– Могут меняться сердца, люди, корабли, но металл ничего не забывает.

– И этот остров уже тогда существовал?

– Да, но он был намного меньше. И колеса еще были видны. Кочевники называют его Пеларьян – «холодное пламя».

– Пеларьян? – она никогда не слышала такого слова от моряков и не встречала в книгах.

– Металл моего корпуса на самом деле помнит дюжину других названий острова. Это оттого, что в разное время суток он похож на разные предметы.

– А во что вы играли?

Как раз в этот момент они поравнялись с островком. Запахло чем-то особенным, незнакомым – ушедшим временем и гнилью. Пеларьян!

– Делали из парусов горки, как зимой. Нас было трое или четверо, мы спускали что-то вроде санок в форме корабля сверху и до самого песка. А еще играли в привидения.

– Мне так нравится, когда ты рассказываешь о прошлой жизни! Что ты еще помнишь?

Азур уставился в пустоту.

– Там я и заразился… От паруса, – сказал механокардионик и замолчал. – У тебя – Великая волна, у меня – чертов клочок конопляного полотна. Видишь, у каждого в шкафу свои скелеты.

– И навязчивые идеи, преследующие всю жизнь… В той волне я потеряла семью.

– По крайней мере, теперь у тебя есть новая. А я коснулся тряпки и превратился в этот кусок железа. И назад уже ничего не вернешь.

– С того дня?.. – Найла не договорила – пусть Азур сам решает, рассказывать ему дальше или нет.

Механокардионик оторвал руки от поручня.

– С того дня они начали сжигать паруса раз в год. Но, судя по запаху, уже давненько забросили это дело.

Он хотел уйти, но Найла попыталась поддержать разговор:

– У тебя тоже есть