Девочка с острова драконов - Даша Семенкова

Привык и дракон. Постепенно он успокоился, ведь девочка не проявляла больше интереса к людям местных племен. Изредка к острову причаливали лодки, и тогда Аби с любопытством наблюдала за ними, но всегда издалека. К тому же Наго чувствовал, что Аби искренне к нему привязана, и перестал бояться ее потерять.

Так прошел год, за ним другой пролетел незаметно, следом и третий. Аби взрослела. Наго многому ее научил; все больше она узнавала об острове и о мире, окружающем его. Время текло, как полноводная река по равнине — спокойно и размеренно. В череде мирных, наполненных нежной заботой и яркими красками дней, обласканная лучами жаркого солнца, дарящего лето круглый год, Абигаэл постепенно теряла счет времени, живя в ритмах природы. Воспоминания о родных краях, где зимой снег укрывал землю, а море становилось холодным и серым, где жизнь порою была слишком страшной и трудной, а строгие правила не позволяли шага ступить, не испросив чьего-либо позволения, казались уже почти нереальными, будто сны.  

Старый Кахайя умер на закате. Вот уже несколько дней он почти не вставал с постели, а дукун не пытался больше его исцелить. «Старость нельзя вылечить, – говорил он. – Боги каждому отмеряют свой срок, и человек не в силах продлить его». Хиджу, целыми днями сидевший возле наставника, еле удержался, чтобы не выразить свое возмущение вслух. Пусть Кахайя стар, но он крепок, как мореное дерево. Совсем недавно они вместе охотились за трепангами, и джуру селам нырял на глубину, недоступную Хиджу.

– Ты скоро будешь здоров, – говорил мальчик, когда дукун отошел. – У тебя еще много сил и много лун впереди.

Кахайя улыбался в ответ, смотрел на Хиджу ласково и устало, и тот нехотя заметил, что лицо старика потемнело и заострилось, а глаза под отяжелевшими веками уже не такие ясные, будто подернулись дымкой. Смерть отметила его и теперь приближалась, невидимая и неумолимая, словно крадущийся в джунглях тигр.

– Сегодня солнце в последний раз отразится в моих глазах, Хиджу. Но ты не печалься. Я проделал долгий путь под луной и стал слишком старым и усталым, чтобы продолжать его. Настало время уходить в другой мир. 

– Я не хочу, чтобы ты уходил! Кто тогда будет учить меня слушать море?

– Я научил тебя всему, чему мог, – голос Кахайи был слабым, как шелест листьев. – Дальше море будет твоим учителем. А теперь помоги мне лечь так, чтобы я видел закат.

С трудом сдерживая слезы, Хиджу исполнил его просьбу. Сегодня небо было ясным, и оранжевый солнечный диск медленно уходил за горизонт, протягивая к лодкам сверкающую дорожку, чуть дрожащую на подернутой рябью воде. Последний закат Кахайи выдался тихим и безмятежным, и люди секахи видели в этом добрый знак.

Последний солнечный луч, последний вздох умирающего, и Хиджу увидел, как лежащее рядом тело вдруг перестало быть Кахайей, а стало неживым предметом, трупом, который покинула душа. Оно как будто съежилось, уменьшилось, лишившись силы, что дает только жизнь. Выражение лица трупа было умиротворенным, даже едва заметная улыбка застыла на устах: смерть была легкой и принесла духу Кахайи покой.

Но Хиджу будто нож воткнули в сердце. Наставник, такой мудрый и добрый, покинул его навсегда. Не выйдут они больше в море. Не осадит его старик за горячность и несдержанность. Не похвалит за успехи, вскользь, скупясь, как всегда, на слова. Каких бы восхитительных легенд не рассказывали про верхний мир, куда уходят чистые души, Хиджу не мог себя заставить радоваться за ушедшего туда Кахайю, чувствуя лишь тяжелую горечь утраты. Словно внутри появилась пустота, которую ничто никогда не сможет заполнить, ибо это место принадлежало Кахайе и никому кроме.

Ни к чему теперь было здесь оставаться: мертвому компания не нужна. Уже подошли ближе дукун и те, кто поможет ему совершить подготовку к погребению. Мелати, приходившаяся внучкой брату Кахайи, присела рядом, утирая слезы. Хиджу не чувствовал в себе сил утешать ее, и смотреть, как тело наставника будут вертеть так и эдак, словно куклу, одевать, приглаживать, умащивать притирками и зельями, он не хотел. Мальчик встал и пошел прочь, не оглядываясь. Разминулся с Гунтуром – тот собирался что-то сказать, но увидев выражение лица друга передумал и отправился утешать плачущую Мелати.

Ранним утром, когда поверхность спокойного моря еще переливалась нежно-розовым и сиреневым в заре восхода, лодки оранг-лаутов подошли к берегу, где тот, что многие луны был джуру селамом, обретет свой последний приют. Жизнь эти люди проводили в открытом море, но после смерти возвращались на землю, откуда их предки в незапамятные времена решили отчалить навсегда. Море слишком чтили, чтобы осквернять его покойниками.

Сегодня на берег выйдут все без исключения, но пока лодки оставались в некотором отдалении, причалили лишь те, кто отправился готовить место захоронения. Хиджу вызвался помочь, и ему позволили, ведь мальчик был учеником умершего. Они удалились от берега настолько, чтобы даже во время сильного шторма волны не потревожили могилу. Нашли место, свободное от поросли. Вскоре все было готово.

После всех необходимых церемоний тело было предано земле. Хиджу не стал задерживаться рядом, не желая слушать плач по усопшему и леденящие сердце ритуальные песнопения. Зная, что три дня секахи будет оставаться здесь, он побрел вдоль полосы прибоя. Он не хотел никого видеть и ни с кем говорить.

Хиджу шел и думал о смерти. О ней все знали, но каждый раз она приходила незваной гостьей, забирая кого-то навсегда. Свой черед настанет для каждого из тех, с кем Хиджу был знаком, кого любил. Все они превратятся однажды в неживые предметы, а потом отправятся в яму в земле. Со временем их мясо съедят черви, корни растений прорастут сквозь то, что останется, а потом придет день, когда и память о них навсегда исчезнет из мира людей.

Погруженный в невеселые мысли, он не заметил, как ушел далеко, и давно скрылись с глаз приставшие к берегу лепа-лепа. Никто не догнал, не окликнул, не помешал горевать. Но вот он отвлекся от раздумий, увидев впереди длинную отмель. На крае ее, выдающемся в море, девушка выбирала сети. Заметив Хиджу, она выпрямилась и застыла, настороженно его разглядывая.

Девушка жила в деревне неподалеку, и звали ее Дуйюн. И была она проклята богами. Большую часть своей жизни проводила она в одиночестве. Не потому, что обладала злым характером, просто ей не нравились взгляды, которые Дуйюн научилась чувствовать, не встречаясь глазами, словно они жгли кожу.

Когда Дуйюн родилась, все тело ее было покрыто странной пленкой, снять которую не получалось, словно это был второй слой кожи. Потом пленка затвердела, став похожа на рыбью чешую. Жители деревни решили: ребенок был проклят в утробе матери за то, что та показала пальцем на радугу, хотя все знали — делать этого нельзя, а беременной женщине и вовсе не стоит на радугу даже смотреть. Опасаясь, как бы разгневанный дукун не велел умертвить дитя, дабы скверна не навредила всему племени, мать Дуйюн скрылась с малышкой в джунглях. Долго искал ее муж, звал, обещая защитить девочку, но то ли жена не верила его словам, то ли ушла чересчур далеко, но найти ее не удалось.