Разворот в никуда. Россия в петле Кудрина - Михаил Делягин

На этом фоне достаточно быстро формируются новые конфигурации мира. Экономический кризис никуда не делся и продолжается с конца 1990-х годов вопреки профессиональному оптимизму. Механизм его прост: сложился глобальный рынок, на глобальном рынке сложились монополии, и вот, пожалуйста, — они загнивают. Загнивание глобальных монополий в первую очередь проявляется в нехватке спроса. За спрос дерутся, это абсолютный дефицит. Необычайно интенсивная борьба разрывает глобальный рынок на части. После кризиса 2008 года единственной страной из «Большой двадцатки», которая не усиливала протекционистскую защиту своей экономики, была Россия. Но если вся рота идет не в ногу, а в ногу один поручик, который не понимает слов, то поручика приводят к общему знаменателю. Нас привели к общему знаменателю санкциями, теперь мы тоже шагаем «не в ногу». Впереди нас ждет распад глобальных рынков, а когда они распадутся, мы сорвемся в глобальную депрессию.

На уровне глобального бизнеса, глобального управляющего класса есть две группы. Одна считает, что нужно любой ценой сохранить глобальный рынок, ведь это основа бизнеса и могущества. Другая понимает, что от распада рынков никуда не деться и данным процессом нужно руководить в своих интересах, чтобы потом дирижировать в новом мироустройстве. Борьба между этими двумя группами — это и есть та борьба, которая сейчас идет вокруг Трампа, хотя проект разделения мира вел еще Обама. Формально он был представителем глобалистских сил, которые хотели сохранить единые рынки, но его транстихоокеанское и трансатлантическое партнерства заключались именно в том, чтобы вырезать из мира территорию, контролируемую США, и отгородиться от всех остальных. Уже Обама планировал не просто резкую сегментацию, а действительный распад, глобальный разрыв. Трамп просто сокращает эти масштабы до территории США.

Мы, к сожалению, неприемлемы ни для одной из групп. Люди, которые хотят видеть мир глобальным, считают, что для сохранения американской экономики нужно, чтобы весь мир за нее платил, чтобы весь мир покупал американские госбумаги. Пирамида американских госбумаг устойчива доходности ниже рыночной. Чтобы люди вкладывались в нерыночную доходность, у них должна быть нерыночная мотивация. Понятно, что любовь — это не про рынки, значит, должен быть страх. Следовательно, чтобы люди покупали американские госбумаги, их нужно запугать, а единственный способ запугать серьезных людей — беспрерывное расширение зоны хаоса на весь мир. С начала 1990-х годов, с Югославии, стратегия США — это расширение зоны хаоса. Весь мир боится, трясется и несет свои деньги в единственную тихую гавань — Соединенные Штаты Америки.

Мы им напортачили очень здорово: мы остановили расширение хаоса в Сирию, не ввязались в войну на Украине, по крайней мере, пока, и мы не ввязались в войну с Турцией. Надеюсь, что уже. Истериче-скал ненависть к нам Хиллари Клинтон, в общем-то, вполне обоснована, потому что три раза наступить на одну и ту же мозоль — это надо уметь. Поэтому мы абсолютно неприемлемы для тех, кто хочет сохранить глобальные рынки.

Для условных патриотов, которые считают, что глобальные рынки распадутся, мы неприемлемы по другой причине. Отказавшись от Украины, мы вместе с тем отказались от собственного интеграционного проекта. С 2006 года с нами пытались вести переговоры о том, что, мол, ребята, создайте свой макрорегион, потому что чем на большее количество кусков распадется мир, тем нам удобнее. Больше кусков — больше возможностей играть на противоречиях между ними. Условным американским патриотам было нужно, чтобы у нас состоялся свой макрорегион. Отказавшись от Украины, мы отказались и от этого проекта. Мы стали стратегическим тылом Китая, и, пардон, в условиях лютого противостояния между США и Китаем, когда, кем бы ни был представитель американской элиты, он является антикитаистом, кроме Киссинджера, по нам нужно бить, как по тылу Китая. Бить напрямую по Китаю страшно — он серьезный, а по нам бить — одно удовольствие. Таким образом, крайности, которые воюют друг с другом в США, на наш счет вполне сошлись.

Имеет место также общий шок от нашего непослушания в связи с Крымом. Проблема не в том, что мы с ним воссоединились, а в том, что мы не спросили разрешения у американцев перед этим. Они отвыкли от таких действий, не поняли, что происходит. Насчет первого такого эпизода с Грузией они решили: «ладно, черт с ним». К тому же через месяц случился глобальный экономический кризис, им было не до того, они списали инцидент на случайность. Сейчас выяснилось, что это не случайность, что на территории заводится некий суверенитет, который нужно быстро вычистить.

При этом выявились очень глубокие расхождения в ценностях — наших и западных в целом. Сегодняшние технологии настолько мощны, что могут менять природу человека, и оказалось, что, если ее изменить, то человек и потреблять начинает по-другому. Не просто жить иначе, но и потреблять. Потребляя по-другому, человек открывает новые рынки, а это главная ценность в условиях тотального и лютого дефицита спроса. Здесь-то и возникло глубочайшее расхождение между нами и американцами.

Еще раз: для развития нужны новые рынки, а для их создания необходимо менять человека. При этом западная цивилизация, сформированная в котле капитализма, вместе и одновременно с ним, действительно живет ради прибыли. Если ради прибыли нужно изменить человека, то нет вопросов — какая разница, синей или черной ручкой я пишу, главное, чтобы она писала. Давайте и человека менять.

Но наша цивилизация, оказывается, существует ради человека. У нас человек является ценностью. Мы совершенно не понимаем, что это такое, относимся друг к другу очень плохо, при слове «гуманизм» лихорадочно лезем в «Яндекс» выяснять, что это такое. И тем не менее мы живем ради человека. Менять свою природу ради денег, которые в нашей системе ценностей являются важным, но всего лишь подтверждением правильности наших действий, мы совершенно не готовы. Это расхождение выяснилось по анекдотичному для нас поводу, когда Путин в сентябре 2012 года заявил, что мы не позволим растлевать детей гомосексуальной пропагандой. Для нас это было хи-хи-ха-ха и вполне естественно. Конечно, значительная часть людей, которая воспитывалась на снижении Березовским возраста согласия до 14 лет, были этим недовольны, но с другой стороны — ладно, подождем до 18 лет, а потом пусть они делают с собой все что хотят.

Для нас это было чем-то самоочевидным, а для Запада это стало декларацией принципиальной ценностной несовместимости, того, что мы другие. А поскольку мы не китайцы и не индусы, мы тоже европейцы, значит, эта альтернативность грозит Западу. У нас почти та же самая культура, и потому возникновение альтернативы означает, что западные ценности не уникальны. Неуникальность ценности обесценивает ее. Если вы признаете, что рядом с вами есть кто-то равноценный, но другой, вы тем самым обесцениваете себя. Запад этого вынести не смог, в чем и заключается фундаментальная причина наших больших неприятностей.

В данной ситуации перед нами открываются хорошие перспективы, но традиционное восприятие, к сожалению, не работает. Практика показывает, что западный бизнес прекрасно распечатывает последнюю природную кладовую, а мы им еще и аплодируем за иностранные инвестиции. Евразийский транзит может пройти по краешку Российской Федерации и Казахстана в Европу, может вообще обойти нас, хотя, конечно, беспорядок в Средней