Нерушимый 6 - Денис Ратманов

к столу и протянула руку, намекая, что ей нужна телефонная трубка. Медсестра сказала врачу:

— Да. Сейчас, — и торопливо отдала трубку.

Семерка улыбнулась, кивнула мне и сказала:

— Здравствуйте. Меня зовут Юлия Брайшиц. Мне необходимо поговорить с пациентом, который находится у вас на лечении. Его имя…

— Федор Хотеев, — сказал я, она повторила.

— Нам бы с ним с глазу на глаз побеседовать, Степан Александрович.

Что он говорил, я не слышал, но видел, что Семерка удовлетворена. Вот бы мне где-то такую ксиву достать! Девушка передала трубку медсестре, та поднесла ее к уху, кивнула и обратилась к нам:

— Сейчас мальчик вас проводит.

Она выглянула из кабинета и прокричала:

— Антон! Иди сюда.

Не прошло и минуты, как появился высокий очень худой печальный парень. Я читал, что постоянные пациенты дурки работают тут санитарами. Так вот этот парень как раз-таки тихого психа и напоминал.

— Проводи к Копылову, пожалуйста.

Когда мы покинули приемный покой, мне показалось, что донесся протяжный выдох.

Кабинет заведующего находился недалеко. Дверь была приоткрыта, и по помещению сновал мужчина в халате и колпаке, из-под которого выглядывали русые кудри. Вид заведующий имел лихой и придурковатый. «Профдеформация, — подумал я. — Или просто такой человек быстрее найдет общий язык с психами».

— Здравствуйте, — Семерка предъявила документ, и мы заняли диванчик в его кабинете.

Сам врач взял стул и уселся напротив нас.

— Здравствуйте, — кивнул он, — чем обязан?

— Надеюсь, можно устроить свидание с Хотеевым в ближайшее время, — сказала она с нажимом, — от этого зависит его жизнь и здоровье.

— Да-да-да, — он закивал часто и мелко, как собачка с головой на пружине, каких раньше ставили на торпеду авто, — я уже договорился.

— Он в адекватном состоянии? — спросил я.

— На окружающую обстановку реагирует адекватно, но замкнут и весьма подавлен.

— Это нестрашно, — сказал я и поднялся. — Проводите меня к нему, пожалуйста.

— Надолго? — поинтересовался Копылов.

— Коллега, попытайся управиться быстро, — сказала Семерка.

Вот это она зря. Анна Ивановна-то меня раньше видела и знала как друга Микроба, если она придет, то обман может вскрыться.

— Я подожду здесь, — сказала Семерка.

Мы с Копыловым поднялись на все тот же второй этаж. Микроб по-прежнему был в комнате один. Он стоял у зарешеченного окна и смотрел на улицу. Когда открылась дверь, даже не обернулся.

— Федор, — окликнул его Копылов.

Микроб среагировал с промедлением, помрачнел, увидев меня. Копылов ретировался за дверь, предупредив:

— Я буду наблюдать за вами через стекло. Пожалуйста, помните, что Федор в крайне неустойчивом психическом состоянии и постарайтесь его не волновать.

— Привет, — сказал Микроб и уселся на койку.

Я занял пустующую и пожелал: «Хочу быть лучшим в мире психотерапевтом». Поможет ли это? Посмотрим.

Вытащив из сумки сырную нарезку, купленную по дороге, я вскрыл упаковку, взял кусок и отправил в рот. Точнее руки сами его взяли, и только после этого я протянул сыр Микробу, он повторил мой жест и принялся жевать.

— Прикинь, мы с Лизой расстались, — слова сами легли на язык, я просто говорил то, что в голову приходило, понимая, что нужно как-то расположить Микроба, расшевелить. — Она забеременела, я яхту нанял с алыми парусами, кольца купил, а она…

Я в красках принялся рассказывать то, что чувствовал в тот момент, выворачивать душу наизнанку. Никогда и никому я бы этого не сказал, а сейчас просто знал, что именно такие слова нужно услышать Микробу, потому что никакой он не псих, а просто мальчик с тонкой душевной организацией, который впервые столкнулся с предательством.

Микроб слушал, жевал, и я видел, как блестят его глаза, а на щеки возвращается румянец. Я понимал, что бдящий Копылов нас не слышит, но все равно, когда говорил о способностях, переходил на шепот. Потом я затронул тему семьи, как это для меня важно, поведал о том, как сложно быть одному в трудный момент, про обманутое доверие, и тут Микроб сморщил нос, и его прорвало:

— Да я, считай, как ты, сирота, хотя мать жива, но мы, — он передернул плечами, — не общаемся…

Воцарилось молчание, хотелось спросить почему, но я знал, что лучше выждать, он сам все расскажет, когда будет готов. Отметил только, что его речь немного заторможена — видимо, из-за таблеток.

— Отец от пьянки помер, мне десять лет тогда было. Через год мать замуж выскочила, забеременела. Ну а отчиму зачем чужой ребенок? Они подумали-подумали и сдали меня в спортивный интернат. К дебилам! Я один там нормально учился. А я мечтал стать музыкантом.

— Тебя там дети обижали? — спросил я, уже зная, что нет.

— Не-е, у нас своя банда была, таких же брошенных, — говоря последнее, он скривился. — Нормально было, правда — строгач, все по расписанию. А на лето меня сплавляли в лагеря, и опять строгач, только по воскресеньям домой. Ну, когда учился. Потом во мне разглядели талант и пригласили в спортивную школу «Динамо», вот там я и выдохнул. А дальше ты знаешь. Ну и с матерью, как мне восемнадцать исполнилось, я не общаюсь.

Я принялся рассказывать, как мы поехали в Фергану и выиграли вопреки прогнозам, стал пророчить нам великое футбольное будущее, деньги, машины, квартиры, интересные поездки.

— Короче, заработаешь, мир посмотришь, и пойдешь играть в рок-группе. А нет… Тебе ж футбол тоже нравится.

Он немного помолчал, я прямо слышал, как тяжело ворочаются мысли у него в голове.

— Нравится, — кивнул он и сказал: — как нас одновременно девки кинули! Точнее меня Лерка не кинула, она бы меня до старости не оставила, потому что… — Он покусал губу, взвешивая, говорить или нет, и начал буднично, словно рассказ в школе пересказывал. — Короче, у нее дочь есть, годик ей, ее мать воспитывает. Я это знал, но то ладно. В общем, она от женатого старика, девочка эта. Старик тот Лерку сразу после школы соблазнил, ну и вот. У него своя семья и двое детей. Не фигня, что Лерка продолжала с ним мутить, потому что — любовь! А у меня деньги, да и не так обидно ей, что он с женой, а она типа одна. И когда она типа у матери больной была, сама с ним кувыркалась. Я и выставил ее за дверь. Как она врала! Как выкручивалась, ты бы видел! В ноги падала. Тьфу. Ты меня понимаешь!

— Все беды от баб, — сказал я, — на хрен их.

— А еще знаешь что? Я ее ненавижу, но вот тут что-то прям сжало, — он сдавил пальцами горло, — хочется ее простить. Поверить хочется. Но я ж слышу, что она обо мне думает. Не хочу, а слышу. Ну и чувство такое, словно полголовы у тебя отрезали… или две руки… Или сердце из груди вырвали, и это все болит. Так тошно, что…

— Понимаю, — кивнул я, — хочется, чтобы это прекратилось вместе с тобой…