Зачеркнутому верить - Сергей Самаров

Хорошо зная, что долгие раздумья вызывают сомнения, я не стал выжидать наиболее удобного момента, как делал это Логунов, только перехватил поудобнее нелегкий гранатомет и спрыгнул сразу, как только снова заскрипели тормоза. Теперь уже состав двигался почти с той скоростью, с которой я бежал, хотя бежать мне пришлось изо всех сил. Это дало мне возможность даже некоторое время придержаться рукой за край вагона, только постепенно отставая.

Снова заскрипели тормоза, состав поехал еще медленнее, и я уже мог бы догнать свой вагон. Подумалось, что сейчас бы вот самое время для прыжка, но впереди уже были освещенные участки путей, и я стал останавливаться, чтобы не забежать в свет.

И вовремя остановился, потому что увидел впереди несколько человек в оранжевых железнодорожных жилетах. Люди что-то ставили на рельсы между колесными парами. Я понял, что там работает бригада «башмачников»[12]. Встречаться ни с кем у меня желания не было, и я свернул в высокую траву, где почти сразу умудрился наступить на обломок бетонного пустотелого столба. И хорошо, что я решил не кувыркаться в этой траве. О такой обломок можно было и голову расколоть вместе с каской. По крайней мере, спину сломать было очень легко, несмотря на крепость бронежилета.

В траве я остановился и присел, оставшись незамеченным железнодорожными рабочими. Судя по громким голосам, я бы сказал, неестественно громким, они были сильно навеселе. При их работе это считалось, как я слышал, вполне естественным делом. Жизнью «башмачники» рисковали даже больше, чем спецназовцы. Все-таки бойцы спецназа предпочитают о своей безопасности заботиться в отличие от «башмачников». Я вообще не представляю, как бы мои подчиненные солдаты шли в бой, приняв хотя бы по сто граммов водки. А железнодорожные рабочие принимают, и несравнимо больше.

Но рассматривать бригаду за работой у меня интереса не было. Пользуясь тем, что «башмачники» были на свету, а я еще в зоне темноты, я двинулся в обратную от движения поезда сторону и быстро увидел двух старших лейтенантов своей группы, которые уже нашли друг друга и вместе искали меня.

– Все в порядке? – спросил я.

– Пистолет при кувыркании потерял, – пожаловался Аграриев. – Когда через голову летел, ничего не чувствовал, все мысли были, как бы ноги сложить правильно, чтобы ничего не сломать. Скорость тогда была еще приличная. Потом хватился. Искать пошел. Еле нашел. Не думал, что так далеко убежал. Видимо, при первом кувырке вывалился.

– В войну за потерю оружия расстреливали, – напомнил Логунов.

– В войну воевали чем придется, – возразил Анатолий. – У меня дед рассказывал, что у него три пистолета было. И ППШ[13] в придачу. ППШ свой, пистолеты – трофейные: «Парабеллум» и два «Вальтера». А мне по большому счету за пистолет сейчас отчитываться не перед кем…

– Будем надеяться, что вернется еще необходимость перед кем-то отчитываться, – возразил я. – А пока отчитываешься перед своим непосредственным командиром. Передо мной то есть… И потому, как командир довольно мягкий, даже, думаю, неприлично мягкий, делаю тебе пока только устное замечание…

Я никогда не был мягким командиром и даже, напротив, считал, что порой своей повышенной требовательностью вызываю недовольство не только солдат, но и офицеров. Но в данном случае пистолет нашелся, и показывать высокую требовательность необходимости не было. Хотя, если бы потом кто-то подобрал этот пистолет, могли бы возникнуть серьезные неприятности. Население здесь в округе воинственное, мужчины перед оружием трепещут, никто не понес бы находку сдавать в полицию, что для нас, естественно, большой плюс, иначе соответствующие структуры могли бы выяснить, где мы были, и связать наше пребывание с гибелью сержанта полиции на станции Темиргое. Но потом нашедший пистолет, оставив его у себя, мог бы когда-то его и применить. И неизвестно, против кого. Не все же понимают, что оружие в руках еще не дает лицензии на убийство, точно так же, как и погоны на плечах…

Я вытащил из кармана свой включенный «планшетник», и он показал, что меня несколько раз кто-то пытался вызвать на связь. Коммуникатор «Стрелец» у нас был выключен, и потому вызова мы не слышали.

Я предполагал, что разыскивает меня полковник Самокатова. Но что она может сказать мне? Хорошего, доброго слова от нее я не услышу, это ясно. Алевтина Борисовна надеется на мою наивность, она желает запеленговать меня в момент осуществления связи, чтобы узнать местонахождение группы. Что мы сейчас уже все трое объединились, она должна предполагать. По крайней мере, точно знает, что мы объединились, вернее, не разъединились со старшим лейтенантом Аграриевым. Что вертолет «Bell 407» совершил удачную посадку с помощью авторотации, она уже, вероятно, знает. Это узнать несложно.

Подполковника Сокурова должны были уже доставить в ближайшую больницу. Оттуда его наверняка переведут в госпиталь. Поскольку от самого вертолета «Bell 407» ничего практически не осталось, кроме обгоревших обломков, смысла убирать Сокурова нет. Никто не сможет доказать, что вертолет был умышленно поврежден для того, чтобы в воздухе произошла авария. Подполковника подлечат и выпишут. Скорее всего, он после инфаркта выйдет на пенсию. По крайней мере, к полетам его больше не допустят.

Обо мне и старшем лейтенанте Аграриеве он ничего толком не знает. Что мы за люди? Почему нас требовалось срочно доставить в Моздок? Значит, жизнь подполковника вне опасности. Но допросить его обязательно допросят. Хотя бы люди Самокатовой или люди Валентина Валентиновича Саенкова. И Сокуров подтвердит, что мы с Анатолием остались живы и здоровы. Это же подтвердят и двое дальнобойщиков, что доставляли Сокурова в больницу. Возможно, найдут и возьмут показания и у водителя того внедорожника, что не остановился по нашему требованию после посадки вертолета «Bell 407», в результате чего был обстрелян.

Все они подтвердят, что нас двое. Двое – это опаснее, чем один. А трое – это намного опаснее, чем один или два. Для той же Самокатовой, вероятно, опаснее. Для подполковника Саенкова опаснее. Иначе нас не стремились бы уничтожить. И хорошо, что мы выключили коммуникаторы. Самокатовой и ее компании ни к чему знать, что нас трое. Если противник будет знать нашу численность, он сможет против троих выставить больше сил, чем против двоих. Хотя, говоря честно, те силы, что были выставлены на дороге, когда прилетел Сережа Логунов, были подходящими для поиска целого взвода, не говоря уже о трех офицерах.