Сердце Пандоры - Айя Субботина

— У нее отошли воды, — говорит Тамара Сергеевна, и мне хочется с ума сойти от стыда за мокрые пятна на внутренней стороне бедер. — Пойдем, нужно посмотреть раскрытие. Адам, вам лучше переодеться.

Нас снова разрывают: около смотровой моего мужа фактически силой вырывают из моих судорожно сжатых на его свитере кулаков. Адам что-то говорит одними губами, и я с трудом угадываю обрывки «все хорошо» и «я здесь». Я повторяю эти слова, как мантру, пока врач меня осматривает и говорит, что через пару часов я уже буду держать на руках своего малыша. Я снова плачу, на этот раз от радости, и когда Тамара Сергеевна помогает мне подняться, повинуюсь порыву обнять ее за плечи и прошептать скупые, но искренние слова благодарности.

Я больше ничего не боюсь.

Я готова стать мамой моего Додо.

Не нужно было садиться в самолет.

С самого начала, еще в машине, меня словно намагниченного тянуло домой вернуться. Почему-то перед глазами стояла Полина: одна, посреди детской, с прижатыми к животу руками и взглядом ребенка, которого потеряли в шумном супермаркете. Она как будто не знала, куда идти и что делать, просто пыталась зацепиться хоть за что-то, чтобы не потерять ориентир. В ту минуту я был уверен, что она попросит меня остаться.

Не попросила.

Мы обменялись парой слов и снова вернулись туда, откуда начали — к холодной пустой вежливости. Та ее фраза с пожеланиями счастливого пути — я просто завелся с пол-оборота. Казалось: только что она была просто испуганной маленькой женщиной, а через мгновение превратилась в циничную дрянь, которая хочет поскорее избавится от несимпатичной физиономии.

Но со злостью у меня всегда туго: вспыхиваю и тут же гасну. Не люблю деструктивные эмоции и прекрасно умею с ними справляться.

Только схожу с самолета — звонит доктор Полины. Я смутно улавливаю суть нашего разговора, потому что большинство слов теряются в шуме аэропорта, но отчетливее всего помню: «у Полины начались схватки немного раньше срока», «у нее паника», «ей нужна поддержка близкого человека».

Мысль о том, чтобы не переигрывать поездку, даже не зарождается в моей голове. Я снова вспоминаю потерянный взгляд Полины. Я совсем не знаю женщину, которая вот-вот родит мне сына. Она смогла прийти ко мне, перешагнуть через гордость и свое отвращение, и предложила сделку, от которой на минуту опешил даже я, а меня вряд ли можно чем-то удивить. Но когда речь зашла о помощи — Полина словно рот в воды набрала. Кому и что она доказывает?

Эти мысли портят весь вкус радости — я скоро стану отцом!

Я помню ее в тусклом коридоре: заплаканную, с трясущимися руками. Кажется, в тот момент в моей голове мелькнула мысль, что я не хочу видеть ее в слезах. Что женщина, даже если она циничная и хваткая стерва, все равно не должна плакать, потому что это неправильно. На минуту кажется, что стоит ее тронуть — и Полина снова шарахнется, как от чумы. Но вместо этого она отчаянно цепляется в меня двумя руками и все время шепчет: «Ты приехал, ты приехал…» И есть что-то странное в том, как сильно мне не хочется оставлять ее даже на минуту, даже зная, что она в руках специалиста.

Я переодеваюсь в футболку и полностью сбриваю бороду. Зачем? Представляю себе лицо Доминика и его сморщенный нос, когда он будет колоть ладошки, шлепая меня по лицу. Блин, вот я сентиментальный баран.

Через полчаса доктор дает нам с Полиной план на ближайшие два часа: ходить как можно больше, массажировать спину и считать схватки. На улице уже глухая ночь, но Полина просится туда, говорит, что задыхается внутри. И пока мы накручивает круги в сосновом лесу вокруг клиники, она рассказывает, что звонила Ирине и просила ее приехать. И зачем-то постоянно просит у меня прощения за то, что влезла в наши отношения.

— У нас уже не было отношений, — говорю я и в свою очередь рассказываю о договоре и о том, что на тот момент, когда она появилась со своим предложением, я был официальным холостяком уже две недели. Странно, что сестра не рассказала ей об этом. — Полина, невозможно увести мужчину из отношений. Допускаю мысль, что где-то водятся такие телята, но это исключение, а не правило. Если бы я не хотел тебя — я бы отправил тебя домой ближайшим рейсом.

Она останавливается, но снова роняет подбородок на грудь, пока я растираю ее спину. Не сразу, но до меня доходит странный подтекст фразы, которую только что произнес. Но не десять же мне лет, чтобы оправдываться.

В родовом зале куча врачей и акушерок, словно собрался целый консилиум.

И чтоб меня разорвало, если у меня не начинают дрожать руки и ноги, когда Полина отчаянно сдерживая крик, скручивается в улитку, четко выполняя команду Тамары Сергеевны: «Тужься!» Моя маленькая испуганная жена не кричит, только часто дышит и рычит, словно волчица, только на коротких передышках позволяет себе громко выдохнуть. Я сижу сзади нее, держу за руки и почти наверняка она уже вывернула мне большой палец. Но это такая херня по сравнению с тем, как держится Полина. Единственная слабость, которую я вижу: Полина немного заводит голову назад, ищет мой взгляд, и когда я опускаю лицо в ямку между ее шеей и плечом, она тычется носом мне в щеку, с шумом втягивает воздух и немного расслабляется.

— Мы может называть его Додо, — слышу ее измученный шепот. — Как птицу из «Алисы».

Я не успеваю придумать ответ, потому что Тамара Сергеевна смотрит на меня и говорит:

— Ребенок сам не выйдет, нужно делать надрез.

— Пожалуйста, помогите ему! — плачет Полина.

У нее опять паника, и я инстинктивно прижимаюсь губами к мокрому виску. В груди жжет от отчаяния: какой смысл во всем, что у меня есть, если я ничем не могу помочь ей сейчас?

— С Додо все хорошо, Полина, — успокаиваю ее, пока меня выворачивает наизнанку, и во рту нет ни единого умного или подходящего слова. — Ты умница. Я обязательно расскажу ему, какой храброй была его мама.

Слова кажутся такими тусклыми, бесцветными, обыденными, но каким-то чудом это работает: Полина кивает и снова трется носом о мою щеку.

— Просто маленький надрез, ничего страшного. Будет пара швов, — поясняет врач и я жмурюсь, когда акушерка вкладывает скальпель ей в ладонь. — Давай, Полина, еще разок — и Доминик появится на свет.

Мой сын еще не родился, но, кажется, уже весь мир знает, как его зовут.

И это не моя заслуга.

На последней схватке Полина все-таки кричит. Не громко — сил у нее совсем не осталось — но так отчаянно, что мне хочется разорвать каждого человека в пределах видимости, потому что никто из них не может ей помочь. Я втягиваю воздух полной грудью, потому что вот-вот рвану и…

Полина роняет голову на кушетку, а доктор поднимает маленький сморщенный комок.

Я готов реветь от счастья, как последняя баба, потому что первый крик моего сына — это мое персональное волшебство. То, о чем я просил с самого детства, как подарок за все Дни рождения и новогодние праздники за каждый из моих тридцати шести лет.