Современный нигилизм. Хроника - Константино Эспозито

отрицает, что нечто может быть нам «дано», вся реальность может создаваться и контролироваться теми, кто обладает монополией на цифровую информацию, часто связанную с интересами мировых политических и экономических держав. В таких условиях разговор об истине уже становится не обязанностью, а неудержимой потребностью для свободного человека.

В действительности подготовка такого рода лингвистического и концептуального эмбарго на существование концепции истины велась очень долго, и постепенно стало ясно, что повсеместно распространившийся современный нигилизм – результат набиравшего ход процесса в истории человеческой мысли. Изменения в западной философии в ходе ее развития отразились и в нашей памяти – если бы мы воспользовались пантографом[56], то могли бы проследить все пути развития культуры за несколько последних веков, отразившиеся в нашей повседневной жизни.

Существует опыт, подчеркивающий современное отношение к проблеме истины. Декарт описал его еще в «Рассуждении о методе» (1637), будучи глубоко разочарованным в образовании иезуитского коллежа Ла Флеш, где дисциплины преподавались в соответствии со «схоластической» традицией. Он решил отправиться в путешествие, чтобы открыть «великую книгу мира», потому что иезуиты не предоставили ему надежного критерия для определения истины. Декарт пишет: «Я же всегда имел величайшее желание научиться различать истинное от ложного, чтобы лучше разбираться в своих действиях и уверенно двигаться в этой жизни»[57]. Примечательно, что для Декарта двигатель поиска – это желание, которое он не случайно называет «величайшим», ведь оно похоже на другую насущную проблему философии и жизни: стремление к истине, к умению понять, прикоснуться к тому, что наше представление о правде зовет реальным.

В начале современной эпохи истина вновь превращается в проблему, она выходит за рамки традиционных решений, потому что становится субъектом желания со стороны людей. Это признак истины: что она желанна и проявляется в «Я» как неуемная потребность существовать и реализовывать себя. Короче говоря, правда – это проблема жизни. И мы владеем истиной только в той мере, в какой мы ее ищем, желаем и стремимся к ней.

Декарт пошел своим путем и разработал метод, который обеспечивает максимально контролируемое и наиболее непоколебимое знание природы мира, достигаемое, например, посредством математического анализа. Но его первый шаг продолжал очаровывать меня и пробуждать вопросы и позволил сформулировать нерешенный вопрос в рамках собственной философии Декарта. Помогло ли полноценно растолковать наше стремление к истине ее отождествление с грандиозной машиной, принцип работы которой можно объяснить с точки зрения геометрии как ряд количественных отношений между величинами? Устранило ли такое объяснение все беспокойства «Я» в ожидании истины?

Два столетия спустя Ницше ответит на этот вопрос отрицательно; присущий философу иконоборческий радикализм заставит его разрушить само понятие «истина»: «Я был первым приличным человеком, чтобы я сознавал себя в противоречии с ложью тысячелетий… Я первый открыл истину через то, что я первый ощутил – вынюхал – ложь как ложь… Мой гений в моих ноздрях…»[58] («Ecce Homo, как становятся самим собой», глава «Почему являюсь я Роком», 1). И это тоже может показаться странным, так как Ницше обычно представляет себя великим деконструктором, разрушителем самого понятия истины. При этом совершенно не берется в расчет, что он сумел это сделать только потому, что сам вновь ощутил проблему истины во всей ее неудержимости. Начало кризиса XX века, который затронул самые разные дисциплины и материи от математики до литературы, от физики до психологии и от искусства до историографии, заключается в том, что истина вновь становится проблемой. И проблемой неоднозначной, потому что речь идет не столько о том, что истины больше нет, а о том, что проблема кроется в самой истине, так как ее существование стало невозможно доказать.

Но кризис не отменяет первоначальной постановки вопроса, и даже наоборот, он вновь выдвигает его на первый план: откуда берется это желание, которое сейчас пробуждает насилие, потому что оно недостижимо? Это то, что Ницше вкладывает в уста странника, главного героя, высказывающего мысли автора: «Однажды странник захлопнул за собою дверь, остановился и начал плакать. Потом он сказал: „Этот сыр-бор вокруг истинного, действительного, немнимого, достоверного! Как я зол на него! Отчего меня погоняет как раз этот мрачный и пылкий погонщик!“»[59] («Веселая наука», 309).

Почему странник плачет? Потому что его преследует проблема реальности, потребность в истине, от которой он мечтает избавиться, она раздражает его, не позволяет «построить» себя так, как ему хочется. Это что-то вроде силы тяжести, она его злит, странник всем существом ощущает ее присутствие, но не в силах объяснить ее природу. На самом деле «нигилист» Ницше не должен испытывать такого желания, и «Я» человека, ищущего и жаждущего, должно выходить за пределы «сверхчеловека» или «за пределы человека», а его желание должно усиливаться и искажаться сверх всякой меры, обращаясь в чистую волю к власти, согласно которой все истинно, потому что все необходимо, а «Я» – всего лишь буржуазный пережиток, от которого нужно избавиться.

Конечно, это уже другой Ницше, не тот, который позже будет предаваться постметафизическим размышлениям (кто-то называет их постмодернистскими), не тот поборник интерпретаций, побеждающих факты, релятивизма, побеждающего объективность реальности, и крайнего перспективизма, согласно которому каждый человек должен строить себя сам. Наш Ницше немного другой, он балансирует между двумя крайностями, существование которых сам же и допустил. С одной стороны, это чистое следование побуждениям современного индивида (вслед за своим кумиром Вольтером), окончательно освобожденного от истины. С другой стороны, это отождествление свободы со «спинозовским» принятием великой необходимости мира, в котором все вечно и неизменно возвращается на круги своя. Проблема Ницше, застрявшего между этими двумя крайностями, так и остается нерешенной. И этот факт дает нам понять, как изменился современный нигилизм по сравнению со своей прошлой версией. Он изменился, потому что эти две гипотезы, несмотря на все общение, не смогли преодолеть проблемы истины. Действительно, их неспособность найти ответ вновь обострила сам вопрос.

Об истине нельзя думать с точки зрения отстраненного «Я», освобожденного от всякого влияния реальности. На нее нельзя смотреть с позиции реальности, не признавая свободного «Я» человека. Истина кроется в отношениях. Отношения – это проблема истины, потому их следует рассматривать не только как сумму двух слагаемых, каждое из которых цельно само по себе, но и как способ, где каждое из двух истинно благодаря другому. Об этом знают все, кто считает истину результатом размышления о знании; согласно знаменитому трактату Фомы Аквинского[60], постичь истинное означает увидеть соответствие или приравнять наш интеллект к реальности (adaequatio intellectus et rei – согласованность ума и вещи). Мы истинны и живем внутри истины не потому,