Ловушка памяти - Надежда и Николай Зорины

– Димка, не сердись и не плачь, пожалуйста, не плачь.

– Динка! – Он обнял меня и стал плакать мне в плечо. – Динка! Я очень тебя прошу… Я очень за тебя боюсь… Динка! Я очень боюсь тебя потерять. У меня ведь, кроме тебя, никого не осталось.

И я ему поверила, впервые за это утро.

Мы лежали, обнявшись, и плакали, долго-долго. А потом просто лежали. А потом Димка вскочил и совершенно обычным своим голосом сказал:

– Динка, пойдем завтракать. Позавтракаем и куда-нибудь сходим. На практику я сегодня не пойду, черт с ней, с практикой!

«Черт с ней, с практикой»… У Димки это так легко сказалось – легко и хорошо, совсем как раньше. И стало возможным просто пойти на кухню и просто позавтракать. Если бы он так же легко выбросил из головы мою Юлю! Но он не забывал о ней ни на секунду, и мне стало ужасно тоскливо: представляю, во что теперь превратится моя жизнь. Он будет следить, неустанно следить за каждым моим жестом, за каждым моим словом, за каждым моим взглядом. Следить и пытаться понять, думаю ли я все еще о Юле, не собираюсь ли сбежать от него в безумие.

Мы сидели на кухне и пили чай. Димка рассказывал про своего одноклассника, которому купили компьютер, про какие-то игры, еще про что-то… А сам внимательно следил за мной, не сделаю ли я попытки посмотреть в окно, чтобы проверить, там Юля или нет.

Глупый, какой же он глупый, мой старший брат! Как будто для того, чтобы проверить, во дворе Юля или нет, мне нужно выглядывать в окно. Я и так знаю, что она там. Стоит и смотрит куда-то вдаль. Она всегда куда-то смотрит, когда меня нет. И на велосипеде больше не ездит, и в мяч не играет. Велосипед отошел в прошлое, в то время, когда еще не было меня, а мяч – это «Ди-на»… А разве можно без Дины играть?

Я знаю, что она стоит и ждет, и, может быть, зовет: «Ди-на». Тихо-тихо зовет, чтобы никто не услышал: «Ди-на»… и никто не услышал, кроме меня. А я и так слышу, и знаю, что она стоит и зовет, и понимаю, о чем просит: Дина, приди, мне без тебя так одиноко и скучно, мне без тебя совершенно нечего делать, приди, и мы поиграем в мяч, у меня еще не очень хорошо получается, но ты приди, я буду стараться, тебе ведь так нравится эта игра, а потом мы залезем на крышу…

Я приду, обязательно приду. И мы будем играть, и у тебя, Юля, все отлично получится. И мы, конечно, залезем на крышу, и я угощу тебя «Райской пенкой». Только не сегодня, Юля, сегодня так неблагоприятно сложились для нас обстоятельства. Но неудачи пройдут, поверь мне, я приду, я обязательно приду…

– Так ты обещаешь мне, Динка? – Димка не выдержал, кивнул в сторону окна. – Обещаешь?

– Не играть с Юлей?

– Да.

– Обещаю.

Я обещаю и заведомо обманываю: я знаю, что сделаю все, чтобы продолжать общаться с Юлей. Мама тоже обманывала отца. Она обещала после каждой новой попытки самоубийства никогда, никогда больше… – и обманывала. Обещала и обманывала, обещала и обманывала. Или нет, не обманывала, просто говорила одно, а поступала по-другому. Вот и я поступлю по-другому: изыщу способ, чтобы остаться с Юлей. Я уверена, у меня это получится. Как у мамы в конце концов получилось.

* * *

Всю неделю я была предельно осторожна. Во дворе не появлялась. «Психиатрию» потихоньку вернула на место в папин кабинет. Читала только исключительно жизнеутверждающие книги, соответствующие своему недоразвитому одиннадцатилетнему возрасту. Например, «Детские годы Багрова-внука». Редкостная муть, но Димка остался доволен, ведь он сам мне ее рекомендовал.

Во что бы то ни стало мне нужно притупить его бдительность. Выдержать испытательный срок. Я и притупляю, и стараюсь выдержать, хоть это и очень трудно.

Практика у Димки кончилась, и теперь мы почти каждую секунду вместе. Я живу под присмотром его неусыпного ока. Иногда мне кажется, что даже когда я принимаю ванну, он где-то здесь, сидит незримым призраком в углу на корточках и следит, чтобы я ненароком не сбежала через водосток с водой на первый этаж, к Юле.

Но вот неделя подходит к концу, и бдительность брата начинает притупляться. Кажется, он поверил, что я все поняла, сделала для себя правильные выводы и навсегда отказалась от Юли. Отказалась от Юли, для того чтобы отныне и во веки веков принадлежать только ему – здоровая, жизнерадостная, нормальная сестра.

Дурак ты, Димка, какой же ты дурак! За неделю я выработала план, как сделать наши с Юлей встречи абсолютно безопасными и тайными. Играть во дворе на всеобщем обозрении мы, конечно, больше не будем никогда, встречаться станем только на крыше. А чтобы отделаться от Димки, я придумала ему занятие.

На двери нашего подъезда давно уже висело объявление о том, что школа верховой езды объявляет набор подростков. Я вдруг «загорелась» лошадьми и уговорила Димку съездить посмотреть, что там и как. Я была уверена, что он обязательно захочет записаться. Правда, для правдоподобности нужно будет записаться и мне, но я решила, что на втором или, в крайнем случае, третьем занятии подверну ногу и избавлюсь от посещений секции. Но вышло все на редкость удачно: Димку записали, а меня нет, потому что принимали только с двенадцати лет.

Чтобы Димка не сомневался в моей психической устойчивости, на первое занятие я поехала с ним. Ждать пришлось долго, и он сам решил, что мне лучше оставаться дома. Я немного посопротивлялась, но в конце концов дала себя уговорить.

И вот Димка уехал на свое второе занятие. Выждав контрольные пятнадцать минут (вдруг он вспомнит, что что-то забыл, и вернется), я набила карманы конфетами и спустилась во двор.

Ну надо же, какое невезение! Юли не было. Только что стояла почти напротив моего окна, я видела ее, когда брала конфеты на кухне, а теперь ушла. Что же делать? Ждать? Димка вернется не скоро, но все равно время наше ограничено. А вдруг Юля вообще сегодня не выйдет?

Я опустилась на скамейку. Достала из кармана конфету, машинально развернула, машинально откусила и стала жевать. И тут я ее увидела. Юля стояла на противоположном конце двора у дома напротив и безучастно смотрела куда-то вдаль. Меня она не видела, потому что стояла спиной.

Я так ей обрадовалась! Вскочила со скамейки и хотела бежать к Юле, но сообразила, что это небезопасно: если я поведу ее через весь двор – нам надо на крышу, а значит, к нашему подъезду, – нас может увидеть кто-нибудь, та же Юлина мама, и рассказать Димке. Здесь, на скамейке, за деревом, меня из окон не видно, но стоит выйти на открытое пространство, и буду просматриваться как на ладони. Нет, бежать к ней нельзя, но что же делать?

Я тихонько позвала ее, даже не надеясь, что она меня услышит:

– Юля!

Совсем тихонько позвала, но она услышала. И обернулась. И заулыбалась. И сделала два тяжелых шага мне навстречу. И остановилась. И замерла.

Ну что же ты?! Иди, иди сюда! Я ужасно разнервничалась и, сама того не замечая, вцепилась в деревянную спинку скамейки, старая краска вошла под ногти.