Шаги в темноте - Александр Конторович

Его собеседник – здоровенный детина с пудовыми кулаками – воззрился на него и ничего не сказал.

– Их старшого мы завтра на сходняке пощупаем за вымя, но сдаётся мне, он обычный фуфлогон. Там его и кончим, ежели что…

Детина опять ничего не сказал.

– Но есть и его парни – те ещё драчуны! Вот с ними бы что-то решить!

– Ну?

– Вот я и полагаю, что вы с пацанами могли бы это сделать. Общество за то благодарность вам выкажет – а это многого стоит!

– Сделать-то что нужно?

– Да порешить их – и вся недолга!

– Делов-то… порешим, не волнуйся, – приподнялся с места Никита.

– Не прям щас!

– А когда?

– Завтра, часиков эдак в шесть… За тобою шестерка мой придёт, проводит.

Сходка происходила на окраине города, в доме на отшибе. Достаточно просторный, чтобы вместить всех заинтересованных лиц, он был расположен весьма удобно и позволял спокойно делать свои дела, не опасаясь, что кто-то сможет что-либо заметить. Неподалеку от него начиналась рощица, плавно переходящая в лесок, куда при необходимости можно было отойти.

Пришедший за Франтом посыльный вёл себя предупредительно, не хамил да и вообще большую часть времени молчал. До места встречи они дошли достаточно быстро, при этом посыльный настолько неумело проверялся, что вызвал невольную улыбку у Гальченко. В дом провожатый не пошёл, указал на дверь и, развернувшись, потопал обратно в город. Это могло быть достаточно неприятным намёком – мол, тебе отсюда назад не возвращаться. Но могло быть и иначе, посидим-поговорим… тут же после и выпьем. А потом тебя проводят.

Войдя в комнату, он огляделся. Человек восемь сидели в разных местах. Кто за столом, уставленным всякой закуской и выпивкой, а иные около стены. Отдельно расположилась небольшая группа из трёх человек, которые сидели чуть в сторонке, не присоединяясь ко всем остальным.

– Честным бродягам моё уважение!

Ответили не все, некоторые отмолчались, что уже само по себе было не хорошим знаком.

За стол сесть не предложили, указав место около стены.

Не чинясь, он присел на табуретку, внутренне усмехнувшись: «Допрос устроить хотите? Ну-ну… валяйте…»

Наступило молчание. Гальченко ничего не говорил, присутствующие тоже молчали. Долго так продолжаться не могло, и тишину нарушил один из сидевших за столом.

– А обзовись-ка ты, мил друг! Кто ты есть, какой масти, кто из уважаемых людей тебя знает?

– Франт я. Про то, надо думать, вы уже слышали… По масти… – он усмехнулся. – Так сразу и не скажу. Последнее время налётами промышляем. А по жизни – больше правильным людям помогал. Чтобы от ментов ушли чисто да дело своё без помех бы делать могли. Оттого и партачек не имею – не можно это мне. Ведь с разными людьми да в разных странах говорить приходилось, а там это сильно помешать может. Не везде к партачкам отношение правильное – могут кое-где и на ножи поставить.

– И где ж это такие люди проживают? – усмехнулся один из сидящих за столом.

– В Германии за наколки могут разом в крытую законопатить – даже выяснять ничего не станут. А в Китае – прирезать моментом, и слова при этом не скажут. У них там понятия свои – кому и что накалывать положено. Не ту партачку сделал – косяк. Разбираться не будут.

– Складно говоришь! – усмехнулся вопрошавший. – И везде-то ты там был?

– Был, – кивнул Гальченко. – В Европе – так, почитай, почти во всей. Китай… ну он дюже здоровенный, да и интереса там во всех местах не имеется. В крупных городах разве что…

– И в закон тебя кто принимал? И где?

– В Варшаве, – моментально ответил Франт. – В шестнадцатом ещё. Никита Пестрый, Вова Гершензон, Папа Вова.

– И кто это может подтвердить?

– Папа Вова умер. Давно, ещё в тридцать четвёртом. Никита жив был, ещё пять лет назад от него весточка приходила. Он тогда в Орловском централе чалился. Гершензон сейчас в Кракове, от дел отошел по причине возраста. Староват уже… под семьдесят ему.

– А ещё кого знаешь?

– Дядю Сашу – в миру Манзырев. В сорок первом с ним встречались и чуток поработали.

Сидевший в стороне вор кивнул.

– Знаю его. Где он сейчас?

– Погиб. Тогда же, в сорок первом. Какой-то солдат с перепугу пальнул…

– Мир ему, – кивнул собеседник. – Авторитетный был вор… А на нём какие партачки имелись?

– Ты ещё спроси, – усмехнулся Франт, вспоминая фотографию Манзырева, – чего на нём не было! Звёзды на плечах, о Соловках поминалка на груди…[8]

– Так, – согласился вор. – Чалился он там, было… Ещё кого назвать можешь?

– Деда Мишу. Он, кстати, здесь, в городе.

– А что ж не пришёл? – этот вопрос прозвучал уже откуда-то со стороны.

– Не звали – вот и не пришёл.

– На сходку-то?

– Так ведь и меня сюда позвали не о делах поговорить. Не верит кто-то здесь мне? Так ведь? Правило устроить хотите?

Из кучки сидевших в сторонке воров неторопливо поднялся один. Мимоходом цапнув со стола жестяную кружку, он поставил её перед Франтом.

– Ну?

Тот усмехнулся краешком губ, поднял кружку и поставил её на подоконник.

Взмах руки…

Хлоп!

И на пол скатилась жестяная лепешка.

– Франт это, – обернулся к собравшимся вор. – Он такую штуку ещё в Ачинской крытке проделывал. Много кто это повторить пробовал – не вышло ни у кого. А уж как старались… Уж больно фокус интересный! Что до воров, им названных, – помню их. Он и в крытке эти имена называл. Никита Пестрый за него тогда мазу потянул.

– И я тебя помню, – кивнул Гальченко. – Ты ведь Митяй Красносельский, так?

– Ты, глянь, – узнал! – усмехнулся старый вор. – Ну, по такому поводу и выпить не грех!

И он направился к столу с закусками, где маячили узкие горлышки водочных бутылок.

– Обожди… – поднялся с места ещё один член воровской верхушки. – Ты ж давеча говорил, что его из камеры с вещами забрали?

– Было дело, – кивнул Митяй.

– Куда?

– Ходил слух – в ментовку. Только потом вертухаи дюже злобились с неделю – слух прошёл, он оттуда сбёг.

– И тебя ничего не удивило?

– С какого рожна? – искренне удивился старый вор. – Потом ещё малява была – мол, он завсегда братве с побегами помогал. Ну, а уж самому себе чтобы не помочь… это уж совсем без головы быть надобно!

– Это кто ж тогда за меня ещё мазу потянул? – удивился Франт. – Не знал про то!