Семейная реликвия. Месть нерукотворная - Елена Зевелева

— Да ладно тебе. Что-то мы заранее устроили с тобой вечер воспоминаний. Побереги их для нашей встречи. А сейчас ты мне лучше скажи, ты продумываешь уже, в чем пойдешь на сбор?

— Я? Чтоб ты знала и больше не задавала мне вопросов на эту тему, у меня благодаря Гале — полный гардероб от кутюр.

— Шутишь? Слушай! Вспомнила наконец. Юдашкин — это модельер. Да? Вот видишь, не совсем я отсталый элемент. Но как бедная архивная мышь, у Юдашкина, Оленька, я ничего купить не могу. А если бы и могла, мне бив голову не пришло носить шмотки от Юдашкина. Очень уж все, на мой взгляд, вычурно, гламурно слишком. Стиль жизни для таких шмоток должен быть, по моему разумению, совсем другой. Как, например, у твоей Гали. А у меня, знаешь, жизнь — это дом — архив, архив — дом. Ну еще: завтрак, обед, ужин. Зарплата — слезы. Не будем о грустном? Живы — здоровы. И слава Богу! Заговорились мы, подружка. Главное — увидимся скоро. Надеюсь и жду! Целую тебя крепко! До встречи!

— Целую, Ленуся!

«Обязательно надо будет постараться пойти на встречу, — подумала Ольга, едва повесив трубку. — Ленку действительно давно не видела. Поболтаем хоть с ней всласть… Да и как ребята университетские живут, тоже интересно узнать. А главное — увидеть Андрея после стольких лет разлуки очень хочется. Сердечко-то забилось, когда о нем от Ленки услышала. Эх ты, а еще называешь себя железной леди. Говорила тогда: „Эта книга мной прочитана и поставлена на полку памяти“, — передразнила она вдруг саму себя. — Какая банальность. Хорошие-то книги не грех и перечитывать снова и снова. Глупая я все же женщина. Правильно мой брат говорит…»

С раннего утра у Марии Петровны было самое что ни на есть чудесное настроение. Последние дни октября погода стояла не по-осеннему теплая. Особенно по утрам воздух был настолько чист и прозрачен, что иногда его хотелось пить, как самое дорогое шампанское — медленно-медленно, маленькими глоточками…

Три месяца Маша не была в Айдырле. Совершала длительный, утомительный, хотя и интересный вояж: Москва — Рига — Майори — Берлин — Париж. Там у нее были и дома, и квартиры, причем не одна и не две. Но самое главное, там жили дети, сыновья, мальчишки. Старшему, Никите, исполнилось уже двенадцать лет. А младшему, Глебу, было десять.

Айдырла да и все остальные прииски все это время были на ее брате Дмитрии. Целиком. Но на своего брата она всегда и во всех делах могла положиться даже больше, чем на себя. А уж что касается Айдырлы, то она для Дмитрия была, что называется, и семьей, и женой, да и любовницей в придачу. Своей семьей Дмитрий в свои годы так и не обзавелся. А все силы, любовь, внимание и заботу отдавал сестре и ее детям. И конечно же прииску… В немалой степени благодаря его стараниям жизнь здесь налаживалась, можно сказать, по-современному. Не то что у старателей в расположенных неподалеку поселках других уральских золотопромышленников.

Вот, например, недавно в айдырлинском поселке новый храм освящали. Церковно-приходскую школу здесь прекрасную открыли. Из Оренбурга молодого батюшку — отца Евлампия, специально в Айдырлу с этой целью пригласили. Причем не просто пригласили, а все условия для его жизни и деятельности заранее создали, и когда ему это предложили, отказаться он не смог и не захотел.

После процедуры освящения нового храма в Айдырле вместе с братом пригласила Маша отца Евлампия к себе домой в гости — отметить особо это знаменательное событие. Беседовали они с ним о том о сем, считай, до полуночи. А потом и об иконе их семейной речь конечно же зашла. Мария Петровна с гордостью показала ее просвещенному отцу Евлампию, заведя его для этого специально в домашнюю молельню, где и находился Спас Нерукотворный все время. Увидев его, молодой священник чуть дар речи не потерял. Потом же довольно долго им восхищался.

Мария Петровна уже после этого, сидя за столом, поведала Евлампию и об истории иконы, и многое другое. Например, то, что когда ее муж Степан пропал, ушел неведомо куда неожиданно из дома и исчез, она не очень-то и волновалась поначалу. Привыкла за долгие годы к его сумасбродным, подчас вовсе не предсказуемым поступкам. А иной раз даже к буйству. Решила для себя: «Опять запил, видно, муженек. В Оренбург по кабакам да по гулящим девкам шататься, видно, подался. Отдохнуть, наверное, как часто у него случалось, решил от своей семьи, от жены, от дома. Нагуляется, как всегда, кобель ненасытный, до белой горячки и домой вернется, как обычно в таких случаях, с поджатым хвостом. Совсем эти большие деньги ему голову вскружили. Не зря же люди говорят „из грязи — в князи“. Ему эти слова в самый раз подходят».

— А в князьях-то, — рассуждала, рассказывая отцу Евлампию свою семейную историю, Маша, — сколько искушений, сколько вариантов для такой безудержной гульбы? Не счесть. Особенно для такого хлипкого духом, как мой муженек. Вот и сломался он довольно быстро.

Пошла тогда она где-то на третий или четвертый день после внезапного ухода из дома Степана в молельню. Уж больно на душе скверно было. Помолиться решила. Глядь, а иконы-то на ее привычном месте и нет. Лампадка висит, которая рядом была, а Спас будто бы растворился, исчез. Выскочила в комнату как ошпаренная, вся взмокла даже от нервного напряжения. Что делать, как быть — не поймет. А через час где-то сильный стук в дверь встряхнул Машу. Выглянула в окно. Народ перед дверью стоит работницкий целой толпой. Выглянула и глазам своим вначале даже не поверила. А ведь всякое в ее жизни бывало, и приносили мужа в дым пьяного, но такого ужаса она даже представить себе никогда не могла. Это старатели принесли бездыханное тело Степана. Рассказали ей, что нашли муженька совсем не далеко от их прииска. Лежал он ничком у самой дороги близ большой березы, с финским ножом под лопатку по самую рукоять воткнутым. Может, жиган какой это совершил, а может — вор отпетый. Пьяный был Степан, конечно. А пьяного на большой дороге легко обидеть да и загубить, наверное, тоже несложно. Но в общем-то не об этом речь. А о том, что через три дня после его смерти, когда уж похоронили по чести, икона неожиданно на своем месте опять появилась. Как ни в чем не бывало висела там же, где и прежде. Как будто бы и не исчезала никуда. Мистика какая-то, да и только.

Вот такую загадочную историю она поведала священнику, изумившемуся рассказанному не меньше, чем увиденной иконе. Потом, когда уже распрощались с ним, Мария стала срочно собираться к сестре в Оренбург. Ольга написала ей, что Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк на днях к ним в Оренбург пожалует. Она не видела его уже достаточно долго и очень хотела встретиться как можно быстрей. Поэтому сборы ее в дорогу заняли не так уж много времени.

— Боже мой, дети-то, дети-то как выросли, — запричитала Ольга, встречая у порога сестру. — Никитка, Глебушка! Бегите быстрей к своим сестрам, — только и приговаривала она, обнимая и целуя своих племянников. — Ждут вас уж давно, не дождутся. Все глаза, можно сказать, в окно проглядели. — И вновь раскрыла объятия сестре: — Боже ж мой, Машутка! Да ты просто до неприличия похорошела. Василий еще со службы не приехал, извини, конечно, но дела у него важные. Поэтому пока его нет, пойдем ко мне в комнату. Ты мне после столь долгого отсутствия не просто должна, обязана все про все рассказать, причем без всякой утайки. Договорились? Знаешь, я сколько этого момента ждала? Сколько тебя не было, столько и ждала. Понимаешь ты это или нет?