Черчилль - Пол Джонсон

Между тем, реальное положение дел говорило не в пользу его политики: сильная Британия с современной армией, готовая и способная противостоять сильной, перевооружившейся и жаждущей мщения Германии. Он был глубоко огорчен событиями в Индии. Он не мыслил себя реакционером, он не мечтал вернуть былое, скорее, он прозревал грядущие опасности. Мир, говорил он, «вступает в период, когда борьба за самосохранение станет последней необходимостью густонаселенных индустриальных стран». Британии скоро придется «бороться за жизнь», и «индийское наследство», престиж, самоуважение и уверенность, которую давали Раджи, понадобятся ей для выживания. Однако в Индии уже начались процессы, подобные тому, что происходило в Китае: все это обещало внутренний хаос, клановые войны и дезинтеграцию: «Неутолимые аппетиты уже проснулись. Жадные руки уже протянуты и готовы растащить на части бесхозную империю».

Однако Черчиллю, пустившему в ход все свое красноречие, не удалось поднять нацию, Парламент и даже собственную партию на борьбу за Индию. Дебаты окончились созданием в Индии автономного правительства в центре и органов самоуправления в провинциях. Конституцию Индии 1935 года с ее «эффектом гомруля» Черчилль назвал «монструозным памятником стыду, возведенным пигмеями», он боролся с каждым пунктом этого закона. Однако ему удалось убедить лишь 89 человек, они проголосовали против, закон был принят с подавляющим перевесом в 264 голоса. Точно так же он не добился успеха в своей попытке привлечь внимание к опасности, которую представляла собой Германия. Кейнс сформировал общественное мнение в том направлении, что Версальский договор несправедлив и деструктивен, что он в своем роде «карфагенский мир». И что Гитлер был прав, добиваясь его отмены. Клиффорд Аллен назвал этот договор «безнравственным» и рукоплескал Гитлеру: «Я убежден, что он искренне желает мира». Архиепископ Йоркский заявил, что Гитлер «внес большой вклад в установление мира». Лорд Лотиан и вовсе сослался на Версаль, оправдывая убийства Гитлером евреев: оказывается, это был «рефлекторный ответ на внешнее давление, которому немцы подвергались со времен войны».

Это был единственный период в истории Британии, когда пацифизм стал не просто модой, он стал своего рода общественной религией. В июне 1933-го, на дополнительных выборах в Восточном Фулхэме кандидат от лейбористов получил сообщение от лидера партии Джорджа Лэнсбери: «Я бы отменил призыв, распустил армию и разоружил авиацию. Я упразднил бы всю эту чудовищную военную машину и сказал бы миру «Сделайте еще хуже»». Это были не единственные дополнительные выборы 1933-1934-х, где отмечалась мощная тенденция поддержки кандидатов-пацифистов. Доминирующие на тот момент пацифисты-клерикалы основали «Союз движения за мир» для сбора «подписей в пользу мира». В «мирном бюллетене» нацию призывали поставить свою подпись под отказом от перевооружения страны и передать решение всех вопросов Лиге Наций. Бюллетень подписали 87% из 10 миллионов участников акции.

На правительственном уровне пацифизма как такового не было, скорее – глупость. Единственной вещью, на которую мог рассчитывать Черчилль, была французская армия. Он отправился на маневры и пытался сагитировать генералов на решительное противостояние Гитлеру. Однако они ссылались на официальную политику Британии, суть которой была в том, что и французская армия слишком велика. Сэр Джон Саймон, министр иностранных дел, заявил в Палате общин, что настоящий провокатор войны – «хорошо вооруженная Франция», направленная против безоружной Германии. В тот же день был принят гитлеровский проект закона о чрезвычайных полномочиях, наделявший его абсолютной властью на неопределенный срок. Энтони Иден говорил в правительстве, что задача британской политики в том, чтобы добиться от Франции сокращения численности войск со 649 000 до 400 000. Черчилль возражал. Иден упрекнул его в противостоянии мерам «по достижению в Европе столь необходимого периода спокойствия». В Daily Telegraph отмечалось: «Палата общин была возмущена и разгневана поведением мистера Черчилля». Впервые он пожертвовал своей популярностью, ради которой столько работал в 20-е годы, – отныне его вновь воспринимали как досадного возмутителя спокойствия. Его поведение частично было вызвано неприятием войны и ужасом перед «возвращением в окопы», а частично страхом отдельной «войны в воздухе».

Черчилль был не в силах помочь собственному начинанию. В своем стремлении привлечь внимание общественности к опасности, которую представлял собой Гитлер, он озвучил единодушное мнение о том, что воздушная война будет опустошительной. Он был прекрасно осведомлен. Правительство позволило ему и профессору Линдеманну консультировать майора Десмонда Мортона, специалиста по вопросам экономического и военного шпионажа. 28 ноября 1934 года Черчилль говорил в Палате общин, что в первые недели войны в одном Лондоне будет убито или ранено до сорока тысяч жителей. Ему вторил Болдуин: «Люди на улицах должны осознавать, что нет в мире силы, которая может спасти их от бомб. Бомбы всегда найдут цели». Ведущий военный эксперт генерал Фуллер предупреждал, что Лондон станет «сплошным Бедламом» и «правительство будет сметено волной ужаса». Левые интеллектуалы, вроде Бертрана Рассела, рассказывали страшные истории: «Пятьдесят химических бомбардировщиков, наполненных люизитом, способны отравить весь Лондон».

Единственное, что занимало в этот момент британскую публику – итальянская оккупация Абиссинии: это было не в интересах Британии, поскольку Италия оказывалась в гитлеровском блоке. Черчилля не столько волновала судьба Абиссинии, сколько он был против агрессии как таковой, притом что в отличие от Энтони Идена он не воспринимал Италию как настоящую угрозу миру. Черчилль умел отличать реальную угрозу от демонстративной: реальной угрозой миру в Европе он видел Гитлера. Он полагал, что в этой ситуации важно удержать Италию на союзной Британии позиции, как это было во время Первой мировой войны, таким образом Королевский флот сохранит свое господство в Средиземном море и столь важное сообщение империи с Индией тоже останется в безопасности. Между тем, шум, поднятый правительством вокруг Абиссинии, давление на Лигу Наций с целью введения санкций (которые, разумеется, не сработали) привели лишь к тому, что Муссолини сделался заклятым врагом Британии. Он подписал с Гитлером т.н. «Стальной пакт», и Германия с Италией стали координировать военную стратегию. У итальянцев был большой флот, морской и воздушный, и для Черчилля стало очевидно, что отныне половину британского флота придется держать на Средиземном море. Он также отметил, что «Германия и Италия имеют в своем распоряжении 800 бомбардировщиков. У нас только 47».

Кроме всего прочего, разразился кризис, связанный с отречением короля Эдуарда VIII. К 1935 году попытки Черчилля «разбудить» нацию достигли некоторого успеха. Его речи о надвигающейся войне становились все более страстными, и все больше влиятельных людей публично (хотя чаще с глазу на глаз) склонялись к тому, чтобы с ним согласиться. После выступления 23 апреля 1936 года, когда он говорил о возрастающих расходах Германии на вооружение и о неадекватной реакции Британии, даже его старинный враг Марго Асквит написала ему: «Я должна поздравить Вас с замечательной речью». Она обедала с Даффом Купером, который вскоре был назначен Первым лордом Адмиралтейства, Грегори Доусоном, редактором Times и прочими VIP'ами: «Все рассыпались в похвалах. Мы были подавлены всем этим, это, в самом деле, ужасная правда. Мы стоим между миром и войной». Черчилль создал небольшую фракцию в Палате, туда вошли Гарольд Макмиллан и его давний парламентский секретарь Роберт Базби. Также к ним присоединились Дафф Купер и Энтони Иден из Кабинета министров.