Сиротка. В ладонях судьбы - Мари-Бернадетт Дюпюи

— Я отвечу, — воскликнула Эрмина.

Прямо босиком она побежала в гостиную. Это был Тошан. Услышав его голос, она вздрогнула от радости.

— Я не решилась тебе звонить, — сразу же сказала она. — Но я была уверена, что ты захочешь узнать новости о Мадлен. Я нашла ее, целую и невредимую.

Дрожащим от негодования голосом, словно вновь переживала минуты, проведенные в полицейском участке, она поведала ему о злоключениях кузины.

— Я должен был об этом подумать, — вздохнул ее муж на другом конце провода. — Но массовые аресты граждан Квебека итальянского происхождения проводились в основном в начале войны. Я сожалею, что отнесся к этому несерьезно. И прими мои поздравления. Ты была молодцом! Поддержи Мадлен. А сейчас мне пора бежать. Я приду в пятницу, в конце дня, и провожу тебя в гарнизон. Целую тебя, женушка моя.

Ошеломленная, Эрмина услышала в трубке щелчок, свидетельствующий об окончании их такого короткого разговора.

— Любимый мой, — едва слышно прошептала она. — Ты мог бы уделить мне больше времени!

Женщина почувствовала горечь. Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы не заплакать от разочарования. «Куда подевался мой красавец Тошан с длинными волосами, с гордостью носивший одежду из оленьей шкуры с бахромой? Где тот Тошан, который открывал мне тайны леса и бережно относился к природе? Прошло десять лет, и красавец метис, очаровавший меня, изменился. Все так быстро меняется и, к сожалению, в худшую сторону!»

Вспомнив образ своего мужа в форме канадской армии, отныне страстно увлеченного самолетами и оружием, она вздрогнула. «Я не увижу его до пятницы. Господи, как же мне его не хватает!»

Но когда она вернулась к своим подругам, лицо ее было спокойным. Эрмина больше не хотела жаловаться и проявлять признаки слабости.

— Звонил твой кузен, — сообщила она индианке. — Он тревожился за тебя, но я его успокоила. А теперь, думаю, после такого тяжелого дня нам следует ложиться спать.

Шарлотта поцеловала их и ушла в свою комнату. Эрмина погасила свет и смогла наконец вытянуться на кровати. Мадлен поспешила прижаться к ней.

— Мина, я причинила тебе столько хлопот! Прости меня…

— Не говори ерунду! Это полицейские должны просить у тебя прощение.

— Я так хотела им все объяснить! Мысленно я произносила имя твоей матери и твое, но не могла издать ни звука. Даже на улице… Мне стыдно за свою трусость! Они могли убить меня на месте, а я бы даже не стала защищаться.

Признание Мадлен взволновало Эрмину.

— Однако у тебя был с собой нож. Меня заинтриговала эта деталь.

— Да это нож Шогана! Брат сделал его, когда мы были еще детьми. Он служит мне защитным амулетом. Есть вещи, которых ты не знаешь, Мина, они касаются моего прошлого. Поступив к тебе на службу, я постаралась о них забыть.

— О! Не говори этого слова! Это тоже в прошлом. Ты стала для меня сестрой и лучшей подругой.

— Но сначала ты наняла меня как няню. И твоя доброта помогла мне стереть воспоминания о том, что случилось со мной в детстве. Кроме Талы, никто из моих близких об этом не знает. Тетя помогла мне залечить душевные раны. Мне было семь лет, когда белые люди, тоже полицейские, отобрали меня у матери. Мне пришлось ходить в школу, учить другой язык и принять другую религию.

Как громом пораженная, Эрмина затаила дыхание. Она погладила Мадлен по щеке, и та продолжила свой рассказ.

— Монахини были очень суровы. Они обрили меня наголо и, если я произносила хоть одно слово на своем языке или просилась к матери, били по кончикам пальцев железной линейкой. Потом я привыкла. Я полюбила историю Христа и с удовольствием молилась. Меня это утешало, потому что…

— Потому что ты чувствовала себя несчастной? — спросила молодая женщина.

— Да, несчастной и опозоренной. Один из полицейских, прежде чем отвезти в пансион, завел меня в сарай на краю дороги. Он утверждал, что меня нужно наказать, потому что я слишком громко плакала. И там, Мина, произошло нечто ужасное. Нет, я не могу тебе этого рассказать!

Кроткая индианка заплакала. Эрмина догадалась о главном и обняла ее с безграничной нежностью.

— Говори, Мадлен, тебе станет легче.

— Я была совсем маленькой… Ничего не понимала! Он заставил меня трогать свой пенис, потом засунул его мне в рот. Я задыхалась, мне было страшно, ужасно страшно. И он везде меня трогал. Он делал все, что мужчины делают со взрослыми женщинами, а я молчала, как и сегодня днем, когда они меня обыскивали, выкрикивали вопросы, которых я не слышала. Я была уверена, что все повторится!

Ужаснувшись гнусности некоторых людей, Эрмина ощутила ледяной холод в груди. Она уже почти удивлялась своему спокойному детству, воспитанию, полученному у строгих, но добрых сестер из Бон-Консея, преподававших в монастырской школе Валь-Жальбера.

Вместе с тем признания Мадлен вызвали в ней тяжелые воспоминания. Два года назад Пьер Тибо, их давний друг, пытался ее изнасиловать. А несколькими годами раньше им с матерью пришлось вытаскивать Шарлотту из лап ее отца, который, напившись, начал к ней приставать.

— Бедная моя Мадлен, как мне тебя жаль! — с трудом выговорила она пересохшими от волнения губами. — И ведь этот мерзавец никогда не будет наказан!

Это слово вырвалось у Эрмины, которая редко бывала грубой. Она тихо повторила его, вне себя от отвращения:

— Мерзавец, гнусный мерзавец! Ты должна была довериться одной из сестер.

— Она бы назвала меня лгуньей, диким отродьем. Тот полицейский бормотал это, засовывая в меня свой пенис: «Держи, дикое отродье, это собьет с тебя спесь!»

— Но впоследствии ты все же решила уйти в монастырь. Почему?

— Сестры в Шикутими были добрыми, преданными, милосердными, и я подумала, что там буду вдали от мужчин — от всех белых мужчин. Увы! Мои родственники не разрешили мне этого сделать. Мне пришлось выйти замуж за того, кого они выбрали для меня. По крайней мере, это был индеец — кто-то из моего народа. Но с ним я тоже страдала. От его прикосновений мне становилось плохо, начиналась рвота. После рождения ребенка он оставил меня в покое. Моей девочке было бы сейчас десять лет, как твоему Мукки[16].

Мадлен замолчала. Эрмина почтительно поцеловала ее в лоб.

— Жизнь тебя не щадила, моя милая Соканон[17]. Мне часто казалось, что Тошан относится к нам, белым людям, с чрезмерным презрением. Он даже ненавидел нас. Но теперь я этому не удивляюсь. Он стал солдатом только для того, чтобы сражаться с нацизмом. Антисемитизм, пропагандируемый Гитлером, его возмущает. Господи, как вообще можно сортировать людей по цвету их кожи, по их национальности?!