Сумасшедшая принцесса - Татьяна Устименко

А совершить придется многое. Да и выбора особого у меня уже не оставалось. Сон, из цепких объятий которого я вырвалась всего лишь несколько мгновений назад, наглядно показал, что времени на раздумья у меня нет. Теперь просто нужно немедленно вскочить на Беса и скакать, подгоняя себя мыслью, бьющейся в голове грозным призывом колокольного набата, – только бы не опоздать, только бы успеть! Не знаю, кто – желающий мне добра или зла – наслал на меня сегодняшние сновидения, но, вне всякого сомнения, сновидения эти оказались не случайными. Я видела словно воочию темное и грязное подземелье с охапками гнилой соломы вместо мебели, а на них – юношу с зелеными миндалевидными глазами и рыжими локонами ниже плеч. Юношу с уродливым лицом – моим лицом, искаженным гримасой боли. Юношу, мечущегося в лихорадке и твердящего в бреду мое имя. Я видела своего несчастного брата, больного и измученного, жестокой рукой брошенного умирать в подземелье того самого замка, где по праву рождения он должен был сидеть на королевском троне. А рядом с ним худое, почти прозрачное от истощения лицо старого мудрого эльфа, в глазах которого все же светились несгибаемая воля и надежда на спасение. И с мучительной жалостью и ужасом я поняла, что старик уже долгое время отказывается от своей порции и без того скудного тюремного пайка, чтобы только хоть как-то подержать угасающие силы юного принца. Возможно, что последние капли своей жизненной энергии эльф тратит на волшебство, творимое на благо своего воспитанника, лишая себя возможности выжить. Но в одной руке старый маг сжимает безвольную кисть Ульриха, вливая в него остатки своей жизни, а в другой – крупный удлиненный изумруд, являющийся точной копией того камня, который я с самого рождения ношу на шее. И пересохшие губы кудесника безостановочно твердят превратившийся в молитву призыв – приди, приди, Ульрика!

Я видела обмелевшие реки, мертвый скот, лежащий на засохших пастбищах, сожженные дома и людей, падающих подобно снопам, скошенным серпом беспощадного жнеца. Убитых воинов, еще сжимающих в бессильных руках бесполезное оружие, замученных матерей, в последнем порыве еще прижимающих к опустевшей груди иссохшие трупики младенцев. Саму Смерть, рыдающую от безбожности того, что ее заставили содеять. А выше всего этого, в небе цвета свернувшейся крови, два реющих над землей лица, плоских и белых, словно блин, не имеющих ни глаз, ни рта, но утробно хохочущих, пресытившихся творимыми злодействами.

И потом – целый сонм обрывочных и неясных видений. Мальчика, в котором можно было опознать нынешнего Генриха, сражающегося с тысячами ужасных крылатых тварей, четыре хрустальных гроба, скрытых в толще озерной воды, поразительной чистоты и прозрачности женскую фигуру в белых одеждах в одном из гробов. Золотой венец не челе женщины и окровавленные мышцы лица, лишенные кожного покрова. Невероятно древнего, но удивительно величественного обликом мужчину, по пояс вросшего в камень, и при этом все равно живущего и разговаривающего. Огромного прекрасного дракона, парящего под облаками и забавно переругивающегося с белокурой пухленькой девушкой, безбоязненно восседающей на спине гиганта. Тетушку Чуму в компании двух женщин еще более кошмарной наружности и здоровенного черного демона, распевающих похабные песенки за столом, заставленным пустыми пивными кружками. Мраморную статую полуженщины-полузмеи, держащую меч в каждой из шести рук…

Лишь мучительным усилием воли мне удалось вырвать себя из калейдоскопа видений. Таких четких, таких реальных и поэтому – напугавших меня до дрожи. С детства меня приучали возносить молитвы Пресветлым богам, испрашивая у них помощи и одобрения. Теперь же я слишком хорошо знала – кому мы молились на самом деле. И каждая новая молитва становилась невольным злом, очередным кирпичиком в безобразной башне лжи и порока, с высоты которой взирали на нас коварные демоны. Жгучее возмущение волной поднялось в моей душе, принуждая меня приложить все силы к тому, чтобы, вытащив маленький кирпичик из основания чудовищного сооружения, хоть немного нарушить преступную устойчивость всей конструкции. Но пока я даже представить себе не могла, что необходимо сделать для того, чтобы изменить порядок, установленный богами-узурпаторами.

На столе нашлись бумага, перо и чернила. Я написала короткую записку, адресованную барону и Тиму, содержащую просьбу простить мне мой поспешный отъезд, честно говоря – более напоминающий бегство. Но поступить по-другому я не могла. Я должна была отправиться туда, куда так властно призывали меня душа и разум. Оставляя почти все свои наличные средства Тиму, я умоляла его двигаться в сторону Нарроны так быстро, как только позволят обстоятельства и здоровье. Генриху же я обещала, что обязательно возьмусь за выполнение приписываемой мне миссии, но только после спасения умирающего брата. Все это я торопливо корябала, сжимая в ладони свой изумрудный кулон, словно живое существо пульсирующий на моей шее и посылающий, послушно подчиняясь воле направляющего его эльфийского мага, повелительный призыв – приди же, Ульрика! Придавив записку мешочком с золотыми монетами, я собрала нехитрые вещички и, по своей, видимо, уже ставшей привычной манере, – вылезла в окно. Тихонько прокралась на конюшню, отвязала сонного, недовольно всхрапывающего Беса, заседлала его и вскочила в седло. Да простят меня мои недавно обретенные, единственные друзья, но время и собственные предчувствия подгоняли сильнее ударов кнута. Подковы Беса выбивали гулкую дробь по добротным каменным плитам, которыми была вымощена дорога, ведущая в сторону столицы. Никто, кроме нас, не нарушал ночной тишины, благоразумно придерживаясь неписаного закона: война войной, а сон – по расписанию. Резкий порыв ветра взъерошил гриву Беса. Где-то совсем рядом оглушительно громыхнуло, и небо над кромкой леса прорезала внушительная фиолетовая молния. Собиралась гроза. Но я лишь упрямо сжала губы и надвинула на глаза свою видавшую лучшие времена шляпу. «Сто голодных гоблинов мне навстречу, – пронеслась в голове насмешливая мысль, – похоже, даже силы природы решили выступить против меня!» Холодные струи дождя упали на землю наподобие острых копий, неотвратимо пронзающих неосторожную жертву. Только от этих копий не спрятаться, не уклониться. Бес негодующе ржал, от всей своей лошадиной души призывая проклятия на мою неразумную голову, но я снова дала ему шенкелей, посылая вперед, в непроглядную пелену дождя. Сложив пальцы в незамысловатую, но обидную фигуру, я презрительно показала ее враждебной стихии, словно соревнуясь в оскорблениях с непрерывными, хлесткими ударами молний. И тут же радостно расхохоталась, увидев вдалеке огромную яркую арку радуги, символизирующей окончание грозы, сквозь которую нам вскоре предстояло проехать.

С потолка пещеры капало. Генрих уже несколько раз переносил легкий столик с пергаментом и чернильницей, но все равно, как бы он ни старался, один из сталактитов, во множестве украшавших потолок пещеры, оказывался именно над его прописью. Буквально секунду назад огромная капля воды угодила точно на руну «ар», которую Генрих старательно выводил несколько минут, высунув от усердия кончик языка. Мальчик расстроенно посмотрел на лист, пестро усеянный чернильными разводами. Упражнение по старо-эльфийскому, заданное ему Учителем, оказалось испорченным напрочь. Мерзкая, непонятная грамматика никак не желала откладываться в голове. Тем более в таких условиях, когда каждая тетрадь рано или поздно превращалась в собрание бесформенных мокрых пятен. Собрав в кулак всю свою волю и отбросив мечты об увлекательном поединке на рапирах, обещанном ему Боргом, самым опытным фехтовальщиком пещерного гарнизона, Генрих битый час трудился над сложной прописью. Он старался угодить строгому и придирчивому Учителю, постоянно внушавшему мальчику, что последний отпрыск царствующего рода непременно должен вырасти не только искусным воином, но и всесторонне развитым сильфом. Но почему-то юный Генрих совсем не ощущал важности титула последнего из рода де Грей, когда с гиканьем носился по извилистым переходам пещеры в компании своих менее родовитых сверстников. И всегда рядом с ним был Гург, сын одного из батюшкиных пехотинцев, что, однако, вовсе не помешало ему стать самым закадычным другом малолетнего барона. Мальчик уже несколько раз заглядывал в закуток, где мучался Генрих, и делал ему беззвучные, но очень выразительные жесты, предлагая послать всю проклятую эльфийскую грамоту в самое грязное место самого грязного гоблина. В ответ на это Генрих только вздыхал, отрицательно качал головой и продолжал утруждать свои изрядно испачканные чернилами пальцы. Несмотря на всю занудливость Учителя, какая-то часть подсознания мальчика подсказывала ему, что старик прав. Да и желание оказаться достойным великой славы покойного отца подстегивало намного сильнее, чем самые строгие внушения. Эх, если бы только письменные занятия можно было перенести в какое-нибудь другое место, находящееся за пределами пещеры… Долгая жизнь под прохладными влажными сводами уже приучила Генриха не обращать внимания на постоянную сырость одежды и постели, но не смогла научить его приемлемому способу заполнения прописей. Солнечный свет постепенно превращался во что-то сказочное и забытое, потому как любые вылазки из пещеры теперь старались проводить только в ночное, относительно безопасное время суток. Конечно, проклятые твари, лучше надсмотрщиков сторожившие вход в пещеру, прекрасно видели и в темноте, но сумрак все же давал какой-то шанс ускользнуть от их бдительного ока. Днем же горгульи Ринецеи тучами кружили над входом, ведущим в последнее убежище сильфов.