Защитник - Конн Иггульден

Аристид не слышал столько о политике Спарты. Теперь он изо всех сил пытался найти правильный вопрос.

– Но они же приходили раньше! Сам царь Леонид или те две тысячи, что в предыдущем поколении помогли освободить Афины от тирана. Как это возможно, если ситуация такова, как ты ее описываешь?

– Они всегда оставляют большое войско, чтобы держать илотов в повиновении, – сказал Тисамен. – Но на этот раз… Если они пошлют всех до единого спартиатов, всех до единого периэков?.. Против персидской армии понадобится каждый воин. Но кто защитит семьи спартанцев, когда илоты увидят, что хозяева ушли? Люди рискуют вернуться к пеплу и костям.

Идущий к ним гонец нахмурился, услышав столь серьезный разговор. Тисамен понял что-то по выражению лица собеседника и замолчал.

– Ответ очевиден, – сказал Аристид.

Тисамен уже повернулся уйти, но остановился и оглянулся.

– И какой же? – спросил он.

– Привести илотов с собой. Всех.

– Но… – замялся Тисамен.

– Ты прорицатель, – изрек Аристид. – Убеди Павсания.

Воин подошел ближе и остановился; на его лице ясно читалось подозрение.

– Регент Павсаний послал меня проверить, не задержали ли тебя, Тисамен, пустые разговоры, – сказал он.

Аристид, скрывая разочарование, улыбнулся:

– Приношу извинения, это я отвлек его. Вина на моем народе.

Спартанец насмешливо кивнул, повернулся и зашагал прочь. Тисамен, не оглядываясь, пошел за ним.

Глава 8

Больше выдержать Фемистокл уже не мог. Все его тело жаждало отдыха, передышки, и ничего он так не хотел, как только упасть на палубу, посмотреть в небо – и уснуть. Услышав радостные крики по ту сторону пролива, он ненадолго закрыл глаза и открыл их, когда триера накренилась, ударившись носом о какой-то тяжелый обломок. Не хватало только свалиться за борт в величайший момент своей жизни.

Он, Ксантипп и Кимон трудились без сна и отдыха, как собаки или гребцы, с первых мгновений рассвета и до заката, пока солнце не достигло запада и не зажгло небо. Разработанная и примененная ими тактика нового строя доказала свою состоятельность. По меньшей мере треть обогнувших Саламин персидских кораблей навсегда осталась в проливе. Одни горели, отравляя воздух маслянистым дымом погребального костра и шипя, когда в них врывалось холодное море. Другие, затонув, не ушли на дно, остались под поверхностью, представляя опасность для проходящих над ними кораблей, и мертвецы смотрели с них, скользя в кильватере.

Фемистокл содрогнулся. Кто-то подошел и обнял его, еще кто-то похлопал по спине, которая была вся в синяках. Он медленно опустился на колено и устало выдохнул. Ему просто нужно было дышать – вдыхать и выдыхать, наполнять себя чистым воздухом и чем-то большим, чем оцепенелая пустота.

Он думал, что с годами привык к трупам. Он и раньше убивал людей мечом и копьем. Ни один из них не значил ровным счетом ничего, потому что они пытались забрать все, чем он был, все, что у него было. Здесь, у Саламина, было проще простого – он противостоял вторжению, в то время как его жена и дочери сидели на берегу и молились! Но в тот момент, когда к нему пришла эта мысль, он заметил еще один наплыв тел, уходящих под киль и поворачивающих вниз, в глубину. К горлу подступила желчь. Он собственными глазами видел прибитых к берегу людей, волосы которых колыхались, как трава. Раненые боролись и кричали, били по воде руками, но и их в конце концов утащили на дно тяжелые доспехи.

Фемистокл поежился. Это была та единственная смерть, которой он по-настоящему боялся, – уйти в темноту, опускаясь ниже и ниже, исчезнуть без света, без могилы, без монеты для перевозчика, без слов молитвы. Мысль о такой смерти мучила его все дни в море – он уже потерял им счет. Болели колени, суставы скрипели, будто в них насыпали песок, отяжелели руки. Его огромная голова медленно опустилась. Он снова закрыл глаза, не обращая внимания на ставшие обыденными звуки. Мгновение передышки, только и всего, и он снова пойдет к ним, смеясь, поздравляя и напоминая, как выглядят афинские герои.

С закрытыми глазами он все же улыбнулся. Да, это он вернул из изгнания Ксантиппа и Аристида. Он наставлял Кимона в политике, учил сдержанности и постепенно превращал в того человека, которым он должен был стать, вместо того чтобы сделаться просто хнычущим пьяницей. Это он переиграл врага. Ксеркс разделил свой огромный флот на две половины, и греки смогли победить их по отдельности. Перс уступил выигрышную позицию по слову афинянина! Фемистокл усмехнулся. Именно это он видел в хаосе битвы. Царь, имеющий греческих союзников, считал естественным, что к нему может перейти любой грек. Величайшая сила персидских войск заключалась в том, что ни один их противник не мог довериться братьям. Ксеркс принял предложение афинянина и поверил ему, даже когда их флоты столкнулись в проливе.

В глазах защипало от соли, но Фемистокл с гордостью окинул взглядом пролив.

Команда выстроилась на палубе. Те негромкие звуки, которые он слышал, пока стоял, преклонив колено, были шарканьем ног становившихся в строй людей. Израненные, донельзя изможденные, потрепанные, они замерли по стойке смирно. Фемистокл прочистил горло – получилось что-то похожее на рык, скрывший протест изнуренного тела. Он медленно выпрямился, чувствуя себя старым львом с всклокоченной гривой. Светлые волосы склеились паклей от засохшей соли, пота и крови. Он попытался распутать их, но ничего не получилось. Пальцы по старой привычке коснулись запястий, отыскивая шнурок или кожаный ремешок, чтобы связать грязные космы.

Из всей команды осталось только восемь гоплитов. Одному стрела угодила в глаз. Другой держал оба рулевых весла. Гребцы внизу притихли. Все, на что они были способны сейчас, – это отдуваться и пялиться в пустоту. Последние дни они гребли, отдыхали и снова гребли, выполняли безумные маневры, бросали корабль вперед и совершали невозможные повороты – и все это на скудном пайке, в тесноте, чувствуя за собой дыхание смерти. Их мир был веслом, барабанным боем и криками келейста.

Он тоже выжил. Выжил, хотя и вылез из того длинного прохода от носа к корме, где было его обычное место. Келейст стоял на открытой палубе в самый разгар сражения. Теперь по его лицу текли слезы, и Фемистокл, как ни хотел, не мог придумать, что ему сказать. Он просто кивнул келейсту, схватил его сзади за шею и крепко сжал. Так отец мог бы похвалить любимого сына. Лицо мужчины сморщилось, глаза счастливо зажмурились при этом простом знаке благодарности.

Фемистокл прошел вдоль строя. У кого-то он вытер на щеке пятно от масла или крови, кого-то легонько тыкал кулаком в