Лекарство от любви - любовь - Ольга Егорова

Светофор мигнул желтым глазом, давая понять, что пора бы уже отвлечься от нескончаемых раздумий и тронуться в путь. Кто-то нетерпеливо посигналил сзади. Герман отжал сцепление и надавил на педаль газа. Капли застучали еще отчаяннее, еще быстрее. Ветер летел по встречной, бросал их на лобовое стекло и спешил дальше, не оглядываясь, словно боялся опоздать куда-то.

Часы на панели приборов показывали семь минут шестого. При благоприятном раскладе событий – в смысле полного отсутствия пробок – он прибудет к офису минут через семь-восемь. Как это ни удивительно, в тот вечер пробок на дорогах не было вообще. В первый раз за последние полгода на его памяти такое случалось. Дорога из Ленинского района в центр всегда была перегруженной. Еще совсем недавно она вообще была единственной. Несколько месяцев назад открыли вторую, объездную дорогу, но положение дел это не спасло. После работы в пробках регулярно приходилось торчать минут по сорок, а то и больше часа. Он уже привык и относился к этому спокойно. Ведь дома, кроме кота Степана, его никогда никто не ждал. Но Степан всегда относился к длительному отсутствию хозяина философски и недовольства не обнаруживал. А Герман, пользуясь либеральностью кота, никогда не стремился любой ценой вырваться из пробки. Спокойно сидел в машине и слушал музыку.

Проезжая очередной перекресток, он уже протянул руку, чтобы включить поворотник, и вдруг со внезапной отчетливостью осознал, что ему не нужно поворачивать. Не нужно ехать, как обычно, домой. Привычный сценарий – поздний ужин на холостяцкой кухне в компании кота Степана, который повторялся в течение почти десяти лет за редким исключением тех дней, когда Герман был в командировке, на этот раз изменился самым кардинальным образом. Сегодня ему предстоит провести вечер в обществе женщины. Красивой женщины с грустными глазами. Впервые за десять лет монашеского одиночества и вечной скорби.

Даже не верилось в это. И непонятно вообще было, как могло с ним произойти такое. Эта нескончаемая грусть в ее глазах притягивала к себе как магнит. Только он ведь знал, заранее знал, что ничего хорошего из этого не получится. Когда людей притягивает друг к другу только грусть, вряд ли они вдвоем смогут спастись от нее. Скорее только приумножат, удвоят эту грусть, а не разделят ее пополам.

Хотя всякое ведь в жизни бывает.

Что-то изменилось в нем после этой московской поездки. Даже не после самой поездки, а после встречи в поезде. Встречи с тем мальчишкой, имени которого он так и не узнал. Хотя он и сам боялся себе в этом признаться. Слишком нелепыми, слишком детскими были эти мысли. Отчаянно детскими.

Когда умерла бабушка, к которой Герман был привязан так, как ни к кому на свете, мать пыталась его успокоить. Много и долго говорила о том, что душа человека бессмертна, что на самом деле бабушка и не умерла вовсе, а просто ушла из этого мира. И там, в этом другом мире, ей живется хорошо, спокойно и счастливо, а от жизни в этом мире она просто устала. Рано или поздно, сказала тогда мать, любой человек устает жить в этом мире, и тогда он «переселяется».

Но сына такое объяснение не устраивало. Семилетний ребенок почему-то очень быстро сумел найти слабое звено в цепочке рассуждений, на первый взгляд вполне логичных. Он сказал, что такого просто не может быть. Потому что, как бы бабушка ни устала, она все равно никогда не оставила бы Германа одного на этой земле и не сбежала бы от него ни в какой другой мир. Никогда и ни за что в жизни, он точно это знает. А значит, бабушка на самом деле умерла.

И тогда мать, не выдержав этого напора, сдалась. Она призналась в том, что бабушка на самом деле умерла, и добавила: «Но в этот же день, где-то, в каком-то уголке земли, она родилась снова. Человек не умирает навсегда. Жизнь не обрывается, она не имеет начала и не имеет конца. Поверь мне, сынок. И ты, и я, и все люди на этой земле, и даже животные – все мы уже жили, много раз жили и умирали, чтобы снова родиться. Таков закон…»

Сын в ответ промолчал. Он изо всех сил пытался представить себе, как происходит этот процесс. Каким образом его старенькая бабушка, которую он помнил уже полностью седой с лицом, покрытым глубокими морщинами, внезапно превращается в младенца.

Ничего у него тогда не получилось. Но мать, а вскоре и все окружающие заметили, как пристально мальчишка вглядывается в лица карапузов, сидящих в колясках.

Впрочем, уже через год он повзрослел настолько, что смог даже сам над собой посмеяться. Улыбка получилась грустной, потерянной какой-то, но с тех пор румяные карапузы в колясках интересовать его перестали. Он как-то смирился с мыслью о том, что если человек уходит, то уходит он навсегда. И даже, схлопотав от отца несколько крепких затрещин за двойки по поведению, решил – и правда, от жизни в этом мире очень даже можно устать. И захотеть «переселиться»…

Правда, мыслей своих вслух не высказывал. История про переселение душ вскоре совсем забылась, и уж никак не мог он ожидать от себя такого, что спустя двадцать с лишним лет она вдруг вспомнится снова, и снова ему так отчаянно захочется поверить в это переселение. Допустить возможность того, что Пашка не умер, а просто «переселился». Что он родился в тот же день заново и живет себе дальше на свете как ни в чем ни бывало. И папа, и мама теперь есть у него. Нет больше детского дома, нет ужасных воспитателей. Никто и никогда не оставит его без присмотра, не позволит залезть на подоконник, не даст упасть.

Скорбная усмешка скривила губы. Конечно же, он знал, что люди умирают не на время, а навсегда. Никто не отменял этого закона и вряд ли когда-нибудь отменит. Странно только то, что после той встречи в поезде ночной кошмар перестал преследовать его. По крайней мере этой ночью Герману ничего не снилось. И на уровне подсознания он чувствовал – больше уже не приснится.

Как будто этот мальчишка каким-то образом спугнул плохой сон. Разбудил Германа навсегда. «Спасибо тебе», – прошептал он одними губами, вспоминая глаза и взъерошенный ежик волос своего случайного попутчика. Этот парень оказался настоящим волшебником…

Снова послышался настойчивый автомобильный гудок. Очередной сигнал светофора Герман, полностью захваченный своими мыслями, опять не заметил.

Миновав перекресток, он вдруг подумал о том, что в происходящих с ним событиях наблюдается определенная закономерность. Сначала была встреча с Кристиной. Она восхитила его своим профессионализмом. Но не более того. И только потом, после встречи с мальчишкой в поезде, он вдруг, сам от себя того не ожидая, захотел позвонить ей. Он вдруг почувствовал, что безумно устал от одиночества. Что ему хочется разделить это одиночество с кем-то. Пусть не навсегда, не на всю жизнь. Даже не на целый день, а на один только вечер. Побыть с кем-то – вдвоем.

«Только вот, – в который раз подумал Герман, – едва ли что-нибудь путное из этой затеи получится. Одиночество, помноженное на одиночество…»

Впрочем, главным было не это. Одиночество – не предмет математических исчислений, умножению и делению не поддается. Никто еще таких формул не придумал, в которых можно было бы вместо цифр чувствами оперировать. Надежда обрести счастье была несбыточной, он прекрасно понимал. Понимал и то, что не имеет права на это счастье. Да и вообще, если разобраться, ни к чему оно. Слишком дороги эти подарки от судьбы, слишком тяжела расплата. Спасибо, не надо. Знаем, уже проходили.