Третье лицо - Денис Драгунский

Эмоции – это два. Душа бессмертна, вечна и трепещет в эмпатии, думала Ника. Я умею сочувствовать, любить всей душой. Умею жалеть и помнить. Я любила Колю Антипова, он был талантливый и добрый, он спился, я не хотела его бросать, он сам ушел и потом умер, но я все равно его помню и люблю. Я и бабушку, царствие небесное, люблю! Хожу к ней на могилу три раза в год. День смерти, день рождения и на Радоницу.

Но интеллект и душа – еще не все. В человеке есть еще и животное. Биология. Сердце, легкие, печень, почки, кишечник, половые органы. Лейкоциты, эритроциты и, главное, гормоны! Гормоны, и нет им закона! Все равно, какой у тебя острый интеллект, какая у тебя тонкая и нежная душа – у тебя все равно есть всё вот это. В полном наборе!

«Так что ты всё равно животное, животное! – думала Ника. – Животное!»

Но вот вопрос: нужно ли давить это животное в себе? Ведь есть же общества защиты животных. Есть даже законы о защите животных. Жестокое обращение с животными запрещается. Пнешь собачку или выкинешь попугайчика на мороз – тебя могут запросто привлечь! Оштрафовать. А если ты специально, долго, жестоко издеваешься над животным – могут даже арестовать и посадить! В особо жестоких случаях – от трех до пяти лет.

«А вот это постоянное, упорное, издевательское подавление животного в себе? – со смесью отваги и злости подумала Ника, теперь уже привольно и бесстыдно поглаживая свое тело, от горла до лобка и обратно. – Разве это не преступление перед собственным животным? Конечно! А как же иначе! Преступление, мучительство! Нет уж, все, хватит!»

Она сбросила одеяло и встала с постели.

Секунду подумала, накинуть ли халат. Нет. Незачем! Голая вышла из комнаты в темный коридор. Прислушалась. Шагнула вперед, в темноту.

* * *

Отворила дверь на кухню.

Включила свет. Быстро зажгла плиту. Плеснула на сковороду немного масла.

Повернулась и раскрыла холодильник. Вытащила большой непочатый батон докторской колбасы. Ловко взрезала оболочку, оттянула ее, обнажив розовый конец, – и, глотая слюну, на весу отхватила от него четыре кружка. Кинула на сковороду, подождала минуту и разбила туда два больших бежево-коричневых яйца.

Уругвай

любимая верная школьная

Последние два года Анна Николаевна чувствовала себя все хуже и хуже. То кашель, то живот, то голова, то поясница, головокружения, ночные страхи с пульсом под сто, а вот теперь начала болеть грудь. Загрудинные боли, как при стенокардии. Она ходила к врачам, делала обследования. Врачи говорили, что анализы неплохие, а всё это – от погоды или от нервов. Анна Николаевна поняла, что от нее скрывают правду. От этого ей стало еще хуже.

Она часто оставалась в постели на полдня, возвращаясь после завтрака под одеяло. Читала книгу, потом откладывала, начинала мять себе живот и груди, искала опухоль, прислушивалась к болям в разных местах еще совсем молодого тела и думала, как это несправедливо. Ведь она действительно была еще совсем молода, ей было всего сорок два года!

Особенно обидно было, что муж был ее на целых семнадцать лет старше! Ему только в будущем году исполнялось шестьдесят. Но он был очень подтянутый, крепкий, спортивный и дьявольски трудолюбивый. Он зарабатывал кучу денег в своем архитектурном бюро и принципиально не допускал жену до кухни и швабры. У них была приходящая помощница, два раза в неделю. А в другие дни он сам разогревал готовые супы и котлеты из дорогой кулинарии.

Кроме заказов по интернету, Анне Николаевне ничего не приходилось делать. Работала она в редакции полудохлого литературного журнала, ходила ту- да по четвергам с двух до шести – исключительно, как она сама выражалась, «проветрить мантильку». Журнал был бедный, и она официально отказалась от зарплаты – доходы мужа позволяли. Тем легче ей было пропускать эти четверги, когда она себя плохо чувствовала. А плохо себя чувствовала она уже полгода, наверное.

Она лежала в постели, поставив на колени ноутбук, вполглаза читала очередной бездарный роман, красила желтым самые вопиющие пассажи и думала о своем муже. Она любила его и жалела, что ему так не повезло. «Вот ведь, женился на молоденькой! И как налетел! Такая развалюха…» – с горькой иронией шептала она сама себе. Она точно знала, что скоро умрет. А после ее смерти в эту квартиру въедет какая-нибудь дрянь. Или еще хуже: муж запьет от тоски. Потому что он ее очень любил, сидел у нее в ногах, когда она хворала, поил ромашковым чаем, давал микстуру с ложечки. Она закатывала глаза и говорила: «Мне не дышится!», а он шептал: «Анечка, только не покинь меня, умоляю, я без тебя погибну…»

* * *

Однажды днем, когда мужа не было дома, Анна Николаевна почувствовала себя совсем плохо. Скорую вызывать не хотелось, потому что непонятно, что сказать. Голова? Сердце? Острый живот? Да нет же! Мне просто плохо! Я просто умираю! Но так говорить нельзя. Еще психовозку пришлют, ну их.

Тогда она из последних сил позвонила любимой и верной школьной, а потом студенческой подруге Наташе. Наташа была незамужняя женщина со взрослой дочерью, которая два года назад вышла замуж в Уруг- вай. Наташа ее родила на втором курсе то ли от соседа по лестничной клетке, то ли от девятиклассника, который приходил на кружок по лингвистике. Так и говорила, что не помнит.

– Тусик, – сказала Анна Николаевна. – Тусик, я умираю.

– Брось, – ответила Наташа. – А хочешь, приеду вечером? Винца привезу, а?

– Не в том дело, – простонала Анна Николаевна. – Послушай меня. Слушай меня внимательно. Когда я умру, не оставь моего Сашеньку… Прошу тебя. Умоляю.

– В смысле? – Наташа и в самом деле не поняла.

– Он такой хрупкий, такой беспомощный. Много денег, но никаких реальных навыков жизни. Он сопьется в одиночестве. Его охмурит какая-нибудь курва. Перепишет на себя квартиру и дачу и выкинет его из дому. А он пожилой! Тусик, умоляю тебя, когда я умру, ты выходи за него замуж… Вот сразу! Как сорок дней пройдет, переезжай… Даже как девять дней… Вообще не жди, сразу после похорон… Или даже до!

– С ума сошла!

– Ты-то хоть меня не предавай! – зарыдала Анна Николаевна. – Обещай мне!

Наташа поняла, что тут лучше не спорить.

– Да, Нюсик, – сказала она. – Хорошо. Обещаю. Даже вот прямо клянусь.

* * *

Закончив разговор, Наташа покрутила пальцем у виска, потом вытянулась на старом плюшевом диване; тренькнула пружина.

Она посмотрела в окно, где торчали трубы ТЭЦ и висели провода ЛЭП. Потом – на низкий потолок с незакрашенной протечкой от соседей. На мебель – белый икеевский стеллажик и бабушкин полированный трехстворчатый шкаф. Вспомнила дочь, которая никогда не приедет из этого Уругвая: «Да, понимаю тебя, девочка моя, от такой унылости хоть куда сбежишь, хоть с кем…» Подумала о подруге Нюсе, она же Анна Николаевна, о ее муже, архитекторе. Он был красивый, почти совсем седой, с косичкой как у Карла Лагерфельда. Наташа вспомнила – прямо будто глазами увидела – их квартиру в новом доме, в тихом переулке недалеко от Донского монастыря; она бывала у них не так уж редко, два-три раза в год самое маленькое; Нюсик и в самом деле любила Тусика, не зря же она сделала вот такое удивительное предложение… Да, у них было красиво, просторно, и вид из окна совсем другой: деревья и вдали – купола.