Убить одним словом - Марк Лоуренс

– Прости, Ник. – Честно говоря, он и правда выглядел виноватым. А еще он выглядел бледным и потным, как будто он тоже страдал. – Как выяснилось, разгадывать загадки вселенной – это проще, чем заставить человеческое тело перестать заниматься саморазрушением. Эйнштейн додумался до специальной теории относительности и подарил нам E=MC2 фактически задарма еще до того, как люди начали слушать радио, до того, как братья Райт приобрели патент на свой летательный аппарат, за много десятилетий до антибиотиков. К тому времени, как ты достигнешь моего возраста, ты увидишь смартфоны, Интернет, роботов, которые ползают по Марсу, но у нас все равно не будет лекарства от обыкновенной простуды. Или рака. – Димус доел свое печенье и вытер рот. – Может, прозвучит жутковато, ведь мне сорок, а ей пятнадцать… но я здесь ради Миа, и мне нужно, чтобы ты сделал так, чтобы она доверилась мне.

У меня закружилась голова, и Димус ушел, не дожидаясь, чтобы я потерял сознание. Я стал чувствовать себя лучше, как только он скрылся из виду.

Странно было осознавать, что лейкемия меня не убьет. Я должен был быть в приподнятом настроении, прыгать от радости… как старики прыгают. Но на самом деле я ничего особенного и не чувствовал. Я лишь ощущал себя выгоревшим и опустошенным. Мне все еще надо было пережить лечение, симптомы и побочные эффекты. И насколько я понял, если план Димуса не сработает в точности так, как он помнил, то мое выживание вполне могло снова быть поставлено под сомнение. Мир вновь расщепится, и я больше не буду тем мной, который проживет достаточно долго и станет им.

Его утверждение о путешествиях во времени казалось одновременно и полной чепухой, и единственным возможным объяснением. И, честно говоря, все равно ничего не казалось реальным с тех пор, как две недели назад доктор Парсонс усадил на меня на стул и сообщил о том, что у меня рак. Какая-то часть меня ожидала, что из-за занавесок выскочит съемочная группа и закричит: «Вы попали в программу „Розыгрыш“!» – и какая-то часть до сих пор ждала этого. Появление Димуса лишь укрепило мое ощущение сюрреальности всего происходящего и надежду на то, что я скоро проснусь.

Суть рака, да и любого другого бедствия в том, что он просто так не уходит. И ты не просыпаешься. И в конечном счете тебе придется просто справляться, так же как и остальным. Димус был явлением того же порядка, странным фактом, вокруг которого теперь вертелась моя жизнь.

На прощание он сказал мне, чтобы я устроил так, чтобы Миа встретилась с ним в парке в субботу вечером. И вот теперь у меня внутри звучал не только мой собственный голосок, требовавший от меня, чтобы я позвонил ей и пригласил на свидание, но еще и… мой собственный, более взрослый голос, требовавший от меня, в общем-то, практически то же самое. И мне отчаянно хотелось игнорировать оба голоса.

Хотел бы я, чтобы Димус рассказал мне больше, но я полагал, что он мог рассказать мне лишь то, о чем он помнил, что рассказывал. Возможно, он помнил и мое отчаяние. Но каким-то образом эта петля воспоминания и действия застыла на месте в памяти Димуса, и если бы мы ее нарушили, то уверенность Димуса в том, что произойдет дальше, испарилась бы вместе с тем, чего он намеревался достичь. А так как он был мной, я предполагал, что его амбиции были мне самому исключительно на пользу. Как минимум ему удалось ударить Майкла Девиса по лицу. Могу себе представить, какое удовлетворение он испытал, особенно после двадцати пяти лет ожидания. Хотел бы я, чтобы Димус появился в тот момент, когда рядом со мной был Иэн Раст, и выбил из него дух. Хотя, если поразмыслить, Раст был адски страшным, и я полагал, что не горел бы желанием с ним встретиться ни в пятнадцать, ни в сорок лет.

Итак, Миа. Я лежал на кровати, смотрел в потолок, представлял ее лицо. Я мог представить, как я делаю это. Ползу к телефону в коридоре, набираю ее номер, вручную подкручиваю диск телефона после каждой цифры, чтобы его шум не сделал мать свидетельницей происходящего. «Привет», – сказала бы Миа. «Привет», – ответил бы я тихим голосом, в отношении которого мне хотелось бы, чтобы он звучал соблазнительно, а не как голос мальчика, напуганного, что его мать спустится в коридор и спросит, что он делает. «Привет, Миа. Это Ник. Нам надо снова встретиться. У меня дома?» Это почти что казалось простым. Признаю, что я был немного под кайфом от гашиша. Он забрал мою боль и тошноту и запихал их в угол, в котором я их все еще замечал, но не спотыкался о них все время.

Конечно же, мне сначала понадобится ее номер. Он был у Джона, но у него будут и вопросы. Насколько я мог судить, они уже встречались. Держались за руки, чмокались в парке… Но если это правда, то почему они пришли за мной той ночью? Третий – всегда лишний.

Я мог бы позвонить Джону, и он дал бы мне номер Миа, но мне пришлось бы за него заплатить. Не деньгами, разумеется, у него и так их полно было. В менее материальной валюте. И он бы трещал не умолкая. «Ник, она отказала? Она с тобой была любезна? Она смеялась?» Я не хотел бы, чтобы он стал свидетелем всего этого точно так же, как я не хотел бы, чтобы меня подслушивала мать. Нет, моим единственным вариантом был Элтон.

В общеобразовательной школе Элтона в эту среду был выходной: день основания школы или что-то в этом духе. Я сказал матери, что слишком болен, чтобы идти в школу, но недостаточно болен, чтобы весь день пролежать в постели. Она позволила мне остаться дома и уехала преподавать естествознание своему текущему выводку учеников со слабой надеждой, что, может быть, хотя бы один-два из них поступят в университет. Я никогда не понимал, почему она решила заняться преподаванием. Она была не более общительна, чем я. Впрочем, я понимал, почему она выбрала естественные науки. Это был не такой предмет, который завоевывал интерес учеников благодаря доброте учителя или его приверженности своему материалу.

Она позволила мне остаться дома с весьма поверженным видом. В былые времена она бы призвала меня к тому, чтобы заниматься, и напомнила бы о грядущих экзаменах. Я смотрел, как она выходит из дома и идет по улице, и вдруг на меня снизошло осознание того, насколько ей приходится тяжело. Одновременно с этим я знал, что Димус все это время это понимал. Один тип рака сделал ее вдовой, другой тип того же заболевания приковал к кровати ее единственного ребенка. Мне всегда было сложно смотреть на себя глазами других, но думаю, что встреча с Димусом помогла мне с этим. Для меня было нормально воспринимать себя только таким, каким я был в настоящем. Младенец, ползущий в сторону камеры в фотоальбомах, карапуз с плюшевым мишкой и красной пластиковой машинкой, последовательность маленьких Ников, связывающих этого долговязого подростка с моментом моего рождения… Я никогда не возвращался к ним в своих мыслях. Но, должно быть, мать каждый раз, когда смотрела в мою сторону, видела всех этих детей, идущих за мной вереницей. И теперь им всем угрожала опасность.

Наверное, если бы кто-то из нас двоих чувствовал себя менее неуклюже в собственной шкуре и был немного больше Элтоном и немного меньше Саймоном, мы бы могли разговаривать, обниматься, делать все, как полагается, и не запускать эту ситуацию до такого состояния. Но мы родились другими и иначе не смогли.