Пирамида жива… - Юрий Сергеевич Аракчеев

выходила она на нескольких языках, в разных странах. Предложение было такое: я даю рукопись, ее читает один из виднейших журналистов, пишущих на юридические темы, потом мы с ним беседуем, и газета публикует материал в рубрике «Диалог по прочтении рукописи».

Ну, что же, отлично. Какие могут быть возражения?

Я был приглашен на встречу с главным редактором газеты, и он принял меня «по первому разряду» – встречая, вышел из-за стола. Ах, как все же приятно, когда тебя уважают! Не даром в ходу у нас «субординация» – приятно было особенно потому, что человек этот – главный редактор – уже овеян славой одного из самых передовых и влиятельных людей перестройки. А вот ведь, удостоил. С какой радостью, с каким чувством верности нашему общему делу, готовности на труд и на подвиг сидел я в этом уютном кресле! И еще, помню, было чувство облегчения: ну вот теперь-то, пожалуй, точно среди своих… Ведь газета на самом деле хорошая. Моя.

Визит был короткий, но чрезвычайно приятный. Правда, главный рукопись не читал, но уже сам факт, что она выходит в таком журнале… К тому же ему хорошо «отрекомендовали» ее.

Договорились, что сделать все надо очень быстро – материал должен обязательно выйти до выхода журнала, иначе смысл рубрики пропадет. И будет повести еще до выхода великолепнейшая реклама.

В этот же день я принес обе верстки, молниеносно с них сняли копии на ксероксе и передали намеченному журналисту.

А дальше начались странности.

Странности

Времени было в обрез, и прочитать повесть нужно было за два-три дня. Журналист знал об этом. В принципе он мог ведь и отказаться, и тогда моим оппонентом выбрали бы другого. Но журналист согласился. Однако он мне не звонил. В чем дело? Может быть, повесть ему не понравилась? Но тогда одно из двух: или он отказывается и возвращает повесть в редакцию, или выступает в диалоге со мной как противник повести. Последнее, может быть, еще интереснее. Но он не звонил.

Женщина, заместитель ответственного секретаря газеты, которая обратилась ко мне с предложением, а потом сопровождала к главному редактору, снимала копию с верстки и передавала ее журналисту, прочитала буквально на следующий же день, сказала, что повесть ее потрясла, сравнила с повестями одного из крупнейших – и честнейших – наших писателей и сказала, что моя лучше. После всех экзекуций в редакции журнала ее мнение для меня было особенно ободряющим.

Но журналист-то не звонил! В чем дело? Прошла неделя…

Его молчание казалось тем более непонятным, что никто ведь не обязывал его давать какую-то определенную оценку повести, в этом он был свободен, но зато получил возможность выступить в столь популярной газете. Заместитель ответственного секретаря – Лилия Николаевна Панюшкина – весьма беспокоилась. Ведь это ей главный редактор поручил организовать материал, и она сделала все, что нужно, и молниеносно. Время шло, материал был под угрозой, к тому же ей неудобно было передо мной.

Наконец выяснилось: журналист уезжал в скоропостижную командировку, сейчас вернулся, повесть еще не прочитал, но прочитает в ближайшие дни обязательно. Лилия Николаевна упросила его мне позвонить, что он и сделал, пообещав, что скоро прочтет. И опять потянулись дни.

– Лилия Николаевна, – сказал я, когда она в очередной раз позвонила мне в полной растерянности, – может быть все же передать рукопись другому? Я ведь не настаиваю, чтобы моим оппонентом был именно он…

– Я уже предлагала главному, – ответила она. – Он не согласен. Понимаете, они с ним раньше работали в одной газете и друзья, как будто бы, ему неудобно… Попробуйте позвонить сами. Сначала журналисту, а если опять будут сложности, то прямо главному.

Я позвонил журналисту. Тот сказал, что прочитал, что да, повесть понравилась – главным образом первая половина, – и что завтра-послезавтра он позвонит мне, и мы встретимся в редакции, чтобы осуществить этот самый «диалог по прочтении», как это у них положено.

Ни завтра, ни послезавтра он так и не позвонил, и я опять позвонил ему сам.

– В чем дело, Юрий Васильевич?

– Да-да, я прочитал все, но дело в том, что… Занят я по-страшному и потом… Честно говоря, я не заинтересован сейчас в том, чтобы материал за моей подписью появлялся именно в этой газете. Вы понимаете, что тут есть служебные тонкости…

– Но зачем же вы тогда вообще согласились?

– Да, вы понимаете, главный попросил… Ну, ладно. Если вы не возражаете, послезавтра. Вы можете послезавтра утром?

– Могу.

– Я договорюсь, и послезавтра утром в редакции мы и встретимся. А сейчас давайте проясним несколько вопросов по повести…

То, о чем мы говорили, касалось главным образом первой части, именно криминальной истории, что мне, конечно, не очень понравилось. Ни слова он не сказал о главном – о насилии, о достоинстве, о «Хлебе и песне» (так называлась даже целая главка во второй половине…), о том, из-за чего «Высшая мера» была продолжена. Единственное, что затронуло его, кроме судебной ошибки, это судьба Каспарова. И образы следователя Бойченко и Милосердовой, бессовестного профессионала и жестокосердной судьи Третьего процесса. Похоже, что с его точки зрения «личная линия» тоже была совершенно лишней. Даже в том виде, в каком осталась. «Интеллигентские переживания», понятно.

«Что происходит с ними со всеми? – думал я опять. – Кто сумасшедший – я или они?» В том, что говорил журналист, я один к одному слышал мнение первого зама. Это – позиция. Ленин, кстати, когда начал «большевистский террор», тоже считал извечные человеческие нравственные ценности «интеллигентщиной» и «буржуазными пережитками».

Я даже Лилии Николаевне перезвонил и поделился с ней.

– Что вы, – живо сказала она. – Как раз вторая половина самая весомая. Криминальная история – повод, не больше, при всей ее, конечно, трагичности. Я тоже ничего не понимаю. Может быть, он вторую часть не прочитал? Или просмотрел по диагонали… Да, это конечно ошибка, что дали ему. С самого начала была ошибка. Но, боюсь, что теперь уже ничего не поправишь. Вы когда договорились встречаться?

Уже и не только сама история Клименкина, не только документальная повесть о нем – «Высшая мера», – уже и повесть о повести – «Пирамида», – похоже, становилась «оценочным делом», этаким индикатором человеческих чувств, пробным камнем. А я-то думал, что объяснил все «как дважды два», что прочтя продолжение «Высшей меры», люди, наконец-то, поймут… Ну, может быть, дело в том, что «Пирамида» должна быть опубликована. Вот выйдет она из печати – тогда! Не может быть, чтобы…

«…Выбирая последние два года, где жить, я прежде всего смотрела, куда