Квартира - Павел Астахов

Финансовый директор иронично изогнул бровь:

— И каковы же они?

— Отличные! — бодро ответил девелопер. — Начинаем новый проект. Будем строить офисные центры на Марсе и Луне.

— ???

— Ну что ты вылупился? — поморщился начинающий космонавт. — Сказал, на Луне, значит, на Луне.

Он совершенно не собирался объяснять этому узкому специалисту, что если можно продать участок лунной поверхности, а их вовсю продают, то наверняка будет и спрос на инвестирование лунного строительства.

— Ага, — ехидно скривился финансист. — Значит, на Луне. Тогда оплату принимаем в космотугриках или марсодолларах?

Поклонский рассвирепел.

— Слышь, ты, Сорос недоделанный! Будешь принимать в том, в чем скажу. Твое дело — касса. Встал и пошел собирать бабки!

Финансист пожал плечами и молча поплелся в свой кабинет. Причуды начальника по мере неуклонного роста его капиталов становились все вычурнее. А вслед уже неслись новые распоряжения Игоря Михайловича:

— Риелторов, отдел продаж и пиар-службу через пятнадцать минут ко мне. В большую переговорную.

И, как и было велено, через пятнадцать минут все указанные персонажи перешептывались в ожидании Поклонского. И вскоре он ворвался в переговорную и, даже не взглянув на верных подчиненных, обрушился на них с мощью ниагарского водопада:

— Всем привет. Всем молчать! — И без остановки продолжил: — Будем строить. Быстро, долго, много, дорого.

Работники, опасаясь пропустить хоть слово, споро застрочили карандашами в блокнотах.

— Пиарщикам понтов не жалеть! — ударил по столу широкой ладонью босс. — Финансистам — деньги попридержать. Риелторам продавать, продавать, продавать. Больше и дороже. И вообще, с сего дня единственный показатель вашей работы — это выручка. Каждый, кто приносит в компанию доллар, получает десять центов премию. Хотя нет, пять с вас будет достаточно, а то сам разорюсь, — прищурившись, поправился Поклонский.

По комнате пронесся тяжелый вздох, и он замотал головой:

— Нечего вздыхать! Работать! Мой барометр запускайте. Менять цены два раза в день. Добавляем по пятьсот долларов за метр.

— За раз? Или за день? — уточнил въедливый финансист.

— За раз! Сам ты зараз! — незлобно огрызнулся Игорь Михайлович и тут же продолжил инструктаж: — Еще раз подчеркиваю: продавайте. Все, что можно продать. Клиент не должен уйти с деньгами. Позвонил — значит, уже попался. Выжимайте все до копейки.

— А если спросят документы? Разрешение, постановление правительства, землеотвод? — не унимался финансист.

Как во всяком быстрорастущем деле, части документов хронически не хватало — просто не успевали оформить.

— Спросят — покажешь! — резко оборвал Поклонский.

— А если нет? — резонно поинтересовался финансист. — Если нечего показать-то?

— Если нечего — нарисуешь! — отрезал босс. — Или говори так, чтоб ни один педант не усомнился.

— Значит, врать? — поддел неунимающийся финансист.

— Слушай, уймись! — рассердился девелопер. — Это я тебе вопросы должен задавать!

Он зло засверкал глазами, но никого напугать этим не мог. Уж больно комично выглядели его выпученные глазищи в венце кудрявой рыжей шевелюры.

— Ну-ну, — вздохнул финансист.

Он получал более чем хорошую зарплату и действительно был обязан ее отрабатывать, впрочем, как и все остальные работники девелопера Поклонского. Они привыкли не задавать лишних вопросов и выполнять все поручения начальника, а главное, каждый из присутствующих уже давно подсчитал в уме, сколько сможет заработать на обещанных шефом процентах.

Поклонский же несся дальше. Он уже вовсю развивал свою очередную идею и требовал от подчиненных главного: загнать потенциальных жильцов в такой психологический стресс, из которого нельзя было выйти, не купив квартиру. В этом и состоял смысл выражения «разогреть рынок». Игорь Михайлович слыл отличным специалистом по этой части.

Сразу же после разговора с Жучковым адвокат поехал к выселенному соседу, и надо сказать, новое жилище Коробкова выглядело ужасно. Снаружи это был двухэтажный деревянный барак с двумя подъездами, один из которых оказался заколочен досками крест-накрест. Все многочисленные жильцы этого прогнившего насквозь строения вползали через единственный вход и растекались по двадцати восьми комнаткам, чтобы затем встретиться на единственной кухне. Встречались они там по острой нужде: чувство голода гнало одних, чтобы приготовить какую-то еду, а других, чтобы попытаться эту еду украсть — такой уж контингент. По этой причине кухня и была местом, где крики и ругань не стихали круглые сутки.

Павлов пригнулся, чтобы не разбить лоб о подвешенный каким-то умником прямо над входом скелет велосипеда. Тут же увернулся от изгнанных с кухни бросившихся прямо в ноги трех орущих котов. И тогда справа из темноты кто-то противно и хрипло захихикал:

— Кхе-хе-хе, пижончик залетел на пистончик.

Павлов, не мешкая, двинулся по длинному коридору, но обладатель сиплого голоса не отставал:

— Слышь? Дай полтинничек, мил-человек? У меня нутро сгнило. Сдохну щас, если не промочу глотку. Не жлобись…

Но Павлов уже толкнул дверь под нужным ему номером. Она оказалась незапертой, и его взору предстала абсолютно убогая комната величиной с обувную коробку. Может, в ней и было четыре квадратных метра площади, но все они уже были использованы и заставлены невообразимым барахлом. И вот поверх всей этой груды картона, тряпок, разобранных деревянных панелей от шкафов и столов громоздилась кушетка, на которой безжизненно лежал Василий Коробков.

Артем с трудом протолкнулся через мусор и скарб и легохонько потряс за плечо бывшего соседа:

— Василь Василич, проснитесь! Это я, Павлов. Вы меня… — Тут он и увидел, что Коробков не спит: глаза старика неестественно выкатились, рот был широко раскрыт, а лицо приобрело фиолетовый цвет.

— Только этого не хватало!

Артем попытался пощупать пульс на шее Коробкова. Бесполезно. И тогда он прижал застывшие веки бывшего соседа и закрыл глаза несчастного. Затем надавил на нижнюю челюсть и прикрыл его рот. Потом повернул тело на спину и с трудом сложил его руки на груди, как положено добропорядочному христианину. И тут же заметил клочок бумаги, зажатый в кулаке Коробкова.

«Неужели записка?»

Мгновение Павлов сомневался, ему ли предназначено сие послание. Но поскольку он уже и без того слишком расхозяйничался в новом и последнем жилище Василия Васильевича, то решил не стесняться. Листок, а точнее, фрагмент листка, был вырван из настенного календаря — из тех, что любили наши дедушки и бабушки. На нем стояла едва уцелевшая дата «9 мая». Остальная, большая часть страницы была оборвана, и клочков от нее не наблюдалось.