Их пленница - Мария Устинова

Заметив меня, она обхватила прутья руками.

— Помоги мне, — взволнованно позвала девушка, тоже узнала.

Я прошла мимо, опустив голову. Раз ее держат в клетке — у них есть причина.

Девушка шла вдоль решетки, хватаясь за прутья. В голосе появились слезы, когда она поняла, что я включила полный игнор.

— Не бросай меня! — крикнула она. — Поговори с ними! Прошу!

Она прижалась к прутьям красивым животом, под слоем пудры я увидела грубый рубец. С таким животом и ногами ей бы профессионально танцевать… Я обернулась: девушка смотрела вслед, глаза были полны мольбы.

И зачем я обернулась, твою мать? Девушка была босой. Маленькие ступни с поджатыми пальцами выглядели беззащитными.

— Да не могу я тебя выпустить! — заорала я, разозлившись. — Не могу! Отвяжись!

Я резко развернулась и быстрым шагом пошла в кабинет мальчиков.

— Оливия! — слабо позвала она и, кажется, расплакалась.

Дверь в кабинет я толкнула сильнее, чем нужно — сильно злилась. Злилась на свою слабость и беспомощность. Не по моей вине она сидела в клетке, но именно я ощущала себя виноватой.

Кир по-хозяйски развалился на диване, забросив ноги на столик. До того, как я вошла, он играл со своим ножом, подбрасывая его в воздух, но теперь остановился.

— Фасолька, — он улыбнулся и скулы стали острее. Лезвие серебрилось в тусклом свете, словно хищная пиранья, нацелившаяся на добычу.

— Привет, — в кабинете он оказался один. — Где Руслан?

Кабинет хранил следы попоек и веселья. Ночью мальчики развлекались: под столом, вокруг дивана батареи пустых бутылок. Пахло тяжелой вонью старой пепельницы и спертым воздухом. С их бедокурством даже вентиляция не справляется. Раньше они не курили… Хотя, возможно, это не их окурки.

Я оглядела это все и уставилась в его бесконечно добрые серые глаза.

— Можно задать тебе вопрос, Зверь?

Кир самодовольно развел руками, мол, валяй.

— Та блондинка в клетке, что она здесь делает?

— Какая блондинка? — он так натурально нахмурился, что я ему поверила.

— Девушка-леопард, которую чуть не съели заживо, — напомнила я. — Теперь вспомнил?

— А! — он расхохотался и по одной спустил ноги на пол, наклонился вперед, поигрывая ножом, будто наш разговор ничего для него не значит — игра интереснее. — Эта блондинка… Что еще с ней делать… Ее тут бросили, не отпускать же. Сама подумай, Оливия, — он поднял жесткий взгляд. — Как я буду выглядеть в глазах врагов, если начну отпускать всех, кого к нам приводят? Как бесхребетная размазня? Пусть танцует.

— Она просила ей помочь, — сообщила я.

Сама не знаю, чего хочу добиться, я не смогу уговорить его отпустить девушку. Но меня просили о помощи, а я ушла. Мерзкое чувство вины разлагало душу.

— Так давай, и я попрошу, — Кир подался вперед, пристально глядя в глаза. — Помоги мне, Оливия.

Во взгляде больше не было защитной завесы из веселья, в их глубине был настоящий Кир. Которого я знала по воспоминаниям, который иногда снимал с себя маску и улыбался мне душой. Он не такой, как остальные, но он искренний. Я хорошо его знаю.

Но сейчас не понимала, игра или настоящий крик о помощи.

Кир не кривлялся, не веселился — в чем-чем, а в веселье он знал толк. Он не молил — глаза остались жесткими. Я засомневалась в шутке.

— О чем ты? — нахмурилась я.

— Вернись домой.

Опять! Я сжала кулаки в бессильном гневе.

— Я не могу! И ты знаешь, почему, — жестко добавила я. — Прошу, если ты меня любишь, если вы оба любите, перестаньте! Я не хочу об этом говорить, не хочу вспоминать, Кирилл!

Мой голос срывался, но от злости. А злость, как известно, лучше, чем слезы.

— Люблю, — Кир подался вперед, локтями опираясь на колени. Взгляд был больным, но искренним. — И раньше любил, клянусь тебе, Фасолька.

— Знаю, — я холодно улыбнулась. — Ты совсем меня не удивил. Где Руслан?

Я была голова захлопнуть дверь сразу же, если Кир продолжит злые игры. Он был ко мне привязан, понимаю… Кир-садист, Зверь с ножом, беспощадный и испорченный — таким он был. Его любовь — яд с неприятным вкусом.

Все это в прошлом.

— А ты меня любила? — спросил он. — Уверена?

Мне не понравился его взгляд — открытый и всепрощающий, будто я его предала, а он простил. Не было такого. Мы оба знали — он совсем не святой. Он не имеет права на меня так смотреть.

— Я тебя с ложки поила, Кир! — вырвалось у меня сквозь гнев. — Ухаживала! Чесала тебе шрамы! После этого ты спрашиваешь?

— Запомнила, — усмехнулся он и откинулся на спину. Он не чувствовал себя уязвленным за былую слабость, напротив — воспоминания были ему приятны.

Я правда поила его с ложки. Он отлеживался после драки. Рваные раны тянулись от груди до паха — его выпотрошили живьем. У них такое случается, оборотню нелегко жить на свете. В той драке основной удар пришелся по нему. Несколько дней в лихорадке и бреду. Рус зашил его, но ухаживала за ним я. Пить он начал на третьи сутки. Я сидела над ним всю ночь, поила с ложки, как ребенка, а утром кормила бульоном…

Кажется, я тогда жила в «Авалоне» около месяца.

Нет, три недели.

Еще боялась их. Но тогда, в темноте я сидела на постели и смотрела через всю комнату в окно. Там было хоть что-то интересное: участок дороги, пустой ночью, фонари, огни витрин и окна многоэтажек. Выл ветер, собиралась гроза.

На влажных коленях стояла глубокая пиала с водой. Черный шелковый халат — подарок мальчиков, лип к ногам. В темноте я часто проливала, но черпала и черпала, вливая воду ему между губ. Держала на весу ложку, слушая тяжелое больное дыхание.

Наверное, в тот момент я перестала его бояться — мне стало жаль Зверя. Так жаль, что я сидела с ним до утра — по своему желанию, меня не заставляли. Он просил пить, и кто-то должен был поить его. Я сама решила, что это буду я.

В ту ночь на сердце стало спокойнее.

Жар спал к утру, лихорадка миновала и я покормила его. Кир уже пришел в себя. Потный, красный, больной — с воспаленными рубцами через все брюхо, еще горячий, он жаловался, что ему жарко и хочется есть. Я запахнула халат, не обращая внимания на мокрый подол, и робко спустилась на кухню.

Я думала, меня прогонят. Ну, кто я такая? Они меня для развлечения украли.

Но ко мне вышел шеф-повар и внимательно выслушал. Мне был нужен мясной бульон. Меня заверили, что его немедленно приготовят. «Я понял, Оливия» — сказал мне шеф. Меня поразило, что он знает мое имя. Когда я поднялась наверх, в спальне уже был Руслан. Он выглядел довольным, смеялся, трепал брата по мокрой голове и без конца шутил. «Выживет, дорогая» — сказал он мне.