История твоей жизни - Тед Чан

<Тебе придется делать это много раз.>

Его сожаление очевидно. Его план не может быть реализован без еще многих смертей: нормальных людей — по стратегической необходимости, и усиленных его помощников, которые поддадутся соблазну возвышения. Отдав эту команду, Рейнольдс, быть может, перепрограммирует их — и меня — как узких специалистов, сосредоточенных в своей области, с ограниченным метапрограммированием. Такие смерти — необходимые затраты в его плане.

<Я не утверждаю, что я святой.>

Всего лишь спаситель.

Нормалы могли бы назвать его тираном, ошибочно принимая за одного из своих, и они бы не поверили собственному суждению. Они бы не могли постичь, что Рейнольдс равен своей задаче. Его решение оптимально в их делах, а их понятия жадности и честолюбия к усиленному разуму не применимы.

Актерским жестом он поднимает руку, вытянув указательный палец, будто чтобы подчеркнуть свое высказывание. У меня недостаточно информации, чтобы создать его команду уничтожения, так что я могу только защищаться. Если я выживу после этой атаки, я, быть может, получу время атаковать сам.

Он с поднятым пальцем произносит:

— Понимай.

Сначала я не понимаю. А потом, к ужасу своему, — понимаю.

Он не создал команду для произнесения, это совсем не сенсорный спусковой механизм. Это выключатель в памяти: команда запускает цепь восприятий, индивидуально безвредных, которые он вложил в мой мозг как адские машины. Ментальные структуры, возникшие в результате этих записей в память, теперь разрешаются орнаментом, формируя гештальт, который определяет растворение меня. Я сам проинтуичил Слово.

Тут же разум мой запускается как никогда быстро. Против моей воли летальное осознание навязывает себя мне. Я пытаюсь затормозить ассоциации, но эти воспоминания не подавить. Процесс идет неумолимо, как следствие моего сознания, и я, как человек, падающий с высоты, могу только наблюдать.

Идут миллисекунды. Моя смерть происходит у меня на глазах.

Образ бакалейной лавки, проходящего мимо Рейнольдса.

Психоделическая рубаха на мальчишке. Рейнольдс запрограммированными образами внедрил в меня внушение, чтобы моя «случайным образом» перепрограммированная психика осталась восприимчивой. Еще тогда.

Времени нет. Единственное, что я могу, — перепрограммировать себя случайно сейчас, в бешеном темпе. Акт отчаяния, может быть, ведущий к увечью.

Странные модулированные звуки, которые я услышал, войдя к Рейнольдсу.

Я воспринял роковые наития раньше, чем поставил какую-либо оборону.

Я разрываю свою психику на части, но заключения становятся яснее, разрешение острее.

Я сам, строящий имитатор.

Создание этой оборонительной структуры придало мне восприимчивость, нужную для распознания этого гештальта.

Я уступаю его превосходящей изобретательности. Она очень пригодится ему в его предприятии.

Прагматизм служит спасителям куда лучше эстетизма.

Интересно, что он будет делать после того, как спасет мир?

Я воспринимаю Слово и средства, которыми оно действует, и потому я растворяюсь.

Примечание автора

Это самый старый рассказ в этой книге, и он мог бы вообще никогда не появиться в печати, если бы не Спайдер Робинсон, один из моих инструкторов в «Кларионе». Рассказ набрал целую пачку отказов, когда я рассылал его впервые, но Спайдер меня подвигнул послать его снова, когда у меня в резюме уже значился «Кларион». Я кое-что переделал и отослал его, и на этот раз реакция была куда благожелательнее.

Зародышем истории послужило небрежное замечание, сделанное моим соседом по комнате в колледже: он тогда читал «Тошноту» Сартра, где главный герой во всем, что видит вокруг, находит только бессмыслицу. И мой сосед поинтересовался: каково это было бы — во всем находить смысл и порядок? Меня это навело на мысль о повышенном восприятии, что предполагало сверхинтеллект. Я стал думать о том, в какой момент количественные изменения — улучшенная память, более быстрое распознавание образа — дают качественную разницу, совершенно новую форму познания.

И еще я думал о возможности понять, как на самом деле работает наш разум. Некоторые люди уверены, что нам наш разум понять невозможно — они приводят аналогии вроде «никто не может увидеть собственное лицо своими глазами». Меня эти аналогии никогда не убеждали. Может оказаться, что мы действительно не можем понять собственный разум (при определенных значениях слов «понять» и «разум»), но, чтобы я с этим согласился, понадобятся аргументы куда более убедительные.

Перевод: М. Б. Левин, 2005

1

Деление числа на ноль дает в итоге бесконечно большое число. Причина в том, что деление определяется как действие, обратное умножению: если разделить на ноль, а потом результат на ноль умножить, должно получиться исходное число. Но даже бесконечность, умноженная на ноль, дает ноль, и только ноль. Нет ничего, что можно было бы умножить на ноль и получить ненулевой результат; следовательно, результат деления на ноль в буквальном смысле неопределенный.

1a

Рене смотрела в окно, когда подошла миссис Райвес.

— Уезжаете всего через неделю? Это и не пребывание вовсе. Господь свидетель, сама я уеду очень не скоро.

Рене выдавила вежливую улыбку.

— Уверена, время пролетит совсем быстро. — Миссис Райвес была местным манипулятором: все знали, что ее попытки всего лишь показные жесты, но персонал устало с ней возился из страха, как бы она случайно не преуспела.

— Ха. Они-то хотят от меня избавиться. Знаете, какую ответственность они понесут, если умрешь, пока ты в реабилитации?

— Да, знаю.

— Ничего больше их не волнует, сразу видно. Ответственность всегда на них…

Рене отключилась и снова стала смотреть в окно на тянущийся по небу след самолета.

— Миссис Норвуд? — окликнула сестра. — Ваш муж пришел.

1b

Карл расписался еще и еще раз, и наконец сестры забрали заполненные бланки на обработку.

Он вспомнил, как привез сюда Рене, вспомнил мучительные вопросы на первом интервью. На все он ответил стоически.

— Да, она профессор математики. Ее имя есть в «Кто есть кто».

— Нет, я биолог.

И:

— Я забыл дома нужную мне коробку со слайдами.

— Нет, она не могла знать.

А потом, как и следовало ожидать:

— Да. Двадцать лет назад на последнем курсе.

— Нет, я пытался прыгнуть.