Училка - Наталия Терентьева

— Для меня все дети равны, — ответила она и поправила большой воротник своей вязаной кофты.

— Равенства природой не предусмотрено! — засмеялась я. — Увы! Один девочек защищает, другой копеечки на полу подбирает, третий — тырит мобильные телефоны.

— А для меня, — Юлия Игоревна сильно покраснела, и ее неровная кожа приобрела слегка багровый оттенок — на скулах, на подбородке, — они все равны. Они все дети. Их нужно любить. Любовь — это Бог.

— У Никиты Воробьева голова пробита и рука сломана, Юлия Игоревна, — негромко заметила я. — При чем тут Бог?

Она взглянула на меня совершенно непонимающими глазами.

— Бог — везде.

— Хорошо, — вздохнула я.

— А дети все равны, — упрямо повторила учительница, теперь уже багровая до ключиц. — Все равны, для меня все равны…

— Хорошо-хорошо, вы так не волнуйтесь! — кивнула я, секунду подождала, не спросит ли она, как здоровье Никиты.

Сильно разволновавшаяся Юлия Игоревна не спросила ничего, сердито повернулась и ушла. Я понимала, отчего она сердилась. И… не понимала. Не знала тогда одного нюанса, важного и неожиданного.

Никитоса освободили от занятий на неделю, потому что сотрясение мозга все-таки заподозрили. Но сидеть дома ему было абсолютно невыносимо. День я не ходила на работу, день он просидел с бабушкой, матерью Игоряши, а потом взмолился:

— Мам, ну пожа-а-алуйста! Хочешь, я буду вообще молчать! Всегда! Ну можно, я завтра пойду в школу?

— Вот чудак-человек! — удивилась я. — Да что тебе там делать? Спи себе до одиннадцати, потом вставай, тебя бабушка покормит…

— Он ее не любит, — вмешалась Настька. — Она телевизор так громко включила, что у Никитоса все уши заложило. Никитос орал-орал, а она его не слышала. Потому что она глухая!

— Настя, ты что, с ума сошла? Какая Наталия Викторовна глухая?

— Да, глухая, — повторила Настька. — И Никитоса не любит, называет Башмушбеком или Барбумбеком, как-то так, неприлично.

— Бумбарашем, может быть?

— Нет.

— Басурманом, что ли?

Она кивнула, взглянула на меня с видом очень взрослой самостоятельной девочки и протянула Никитосу хлеб с маслом и толстенным куском рыбы:

— Ешь, тебе нужен витамин… Я забыла какой, но без него не срастутся кости.

— «А». Витамин А нужен. И еще D, а он только на солнце усваивается. Так что Никитосу нужно есть и гулять.

— Ага, и еще ходить в школу, — подтвердил Никитос, откусывая огромный кусок хлеба.

— Не ешь с набитым ртом! — сказала Настька и поправила ему волосы под повязкой. — Не болит голова?

— Не-а! Здоровье в порядке — спасибо зарядке! — ответил Никитос и тут же подавился. Настька вскочила и стала изо всей силы стучать его по спине.

Я смотрела на Настьку, как она быстро, за пару дней, освоила роль старшей сестры при раненом брате. На самом деле Никитос старше на пятнадцать минут. Он и сильнее, и здоровее, и главнее. Но сейчас…

— Хорошо. Я пущу тебя в школу с одним условием. И смотри, если ты его нарушишь, будешь сидеть на домашнем обучении, пока не снимут гипс. Хорошо еще, что только одна рука у тебя пострадала, и та левая.

— Ага, правой можно… — Никитос взмахнул рукой, показывая, как он будет драться одной правой, и осекся.

— Условие послушай сначала, Джеки Чан хренов!

— «Хрен» неприлично говорить, мам, — тихо заметила Настька.

— Да, извини. Ты права. Так вот. Условие такое. Ты идешь в школу под присмотром Насти и во всем ее слушаешься. Понятно?

— Не-е… — категорически замотал головой Никитос. — Так не получится!

— Ну нет так нет. Сиди дома, пока не снимут гипс.

— Мы так не договаривались! Врач сказал — неделю!

— А я с тобой, Никита, не договаривалась, что ты будешь драться так, что тебе поставят гипс на сломанные кости! И пять швов на башку наложат!

Я была несправедлива к Никитосу. Его избили три мальчика, которые старше его на год. В этом возрасте разница имеет большое значение. Они тяжелее, выше, у них удар сильнее. И их было трое. Но задирался-то он! По крайней мере, мог задраться. Я своего сына знаю.

— И хамский тон поумерьте-ка, оба!

Дети притихли, переглядываясь. Никитос стал усиленно жевать рыбу, а Настька выковыривала кости и подкладывала ему кусочки, совсем как я обычно делаю им двоим.

— Сама ешь тоже, мать Тереза!

Настька доброжелательно кивнула, тут же запихнула за щеку огромный кусок рыбы — авось само рассосется — и стала снова разбирать кости для Никитоса, который давится рыбой всегда, есть там кости или нет. Мне кажется — из принципа. Он рыбу ненавидит, а я заставляю. Раз аллергии нет, значит, полезную рыбу, от которой японцы живут дольше всех на Земле, надо есть два раза в неделю хотя бы!

— Вкусно? — спросила его Настька, по-прежнему держа свой кусок за щекой.

— Бэ-э-э! — ответил Никитос.

Настька тихо засмеялась. Двойняшки, на одной волне, им тепло рядом друг с другом. Хорошо бы так было всегда, даже когда вырастут. Вот мы с Андрюшкой не двойняшки, а нам тепло рядом. Пожалуй, ни с кем мне не было так тепло. Родители были вдвоем, с мужем Павликом я толком и не успела понять за полгода после свадьбы — половинки мы или нет, тепло нам вместе или прохладно, а со вторым мужем, как известно, у меня вообще не заладилось. С подружками бывает тепло. Но я себя ограничиваю. Знаю, что это такое — предательство лучшей подружки. После можно помириться, но больше приближаться так близко, как раньше, ни к той, ни к следующей не будешь. Что же касается Игоряши, я бы, может, и записала его в лучшие подружки — да он против. А так бы он по всем параметрам подошел — верный, если капризничает, то быстро отходит и кается, мною восхищается, всегда на моей стороне. Еще и отец моих детей! Чем не подружка?

— Анна Леонидовна! — заглянула ко мне в самом начале пятого урока завуч. — Вас предупредили? После седьмого урока педсовет.

— Хорошо…

Я не совсем была готова, что работа — полное ограничение моей свободы. Ведь у меня трудовой день сегодня кончается в четырнадцать двадцать. И я хотела с детьми отпраздновать начало каникул, сходить куда-то поесть, а потом — на спектакль в молодежный театр. Им еще рановато, конечно, ходить на вечерние спектакли. А это специальный спектакль — в пять. Вроде и не совсем вечерний, но и не утренник. Замечательная пьеса о судьбе слепоглухонемой девочки, которая не просто научилась писать и читать, а стала ученым и писателем. Я хотела бы, чтобы мои дети начали задумываться о чем-то серьезном, особенно постоянно находящийся в состоянии взрыва Никитос.

Я смотрела на учеников, сидящих сейчас передо мной. Седьмой «А». Это, пожалуй, самый нормальный класс из всех мне доставшихся. Несколько сильных девочек, много крепких хорошистов, два обормота, не пользующихся авторитетом, в отличие, скажем, от хамского, но образованного Тамарина из 8 «В», один мальчик, который постоянно что-то изучает в планшете, не поднимая головы. Сегодня появился ученик, которого я еще не видела. Крупный, на вид ленивый парень лег еще в конце перемены на парту всем телом и так и лежал, не обращая ни на кого внимания. Не взял ручку, не открыл ни учебник, ни планшет.