Училка - Наталия Терентьева

— Да, я правда испугалась, что ты не умеешь писать. Маугли или что-то в этом роде. Я видела одного шведского мальчика. Его усыновили в одиннадцать лет. До этого жил где придется. Он не умеет писать, читать, а главное, толком говорить. Писать-то можно научиться и в двадцать пять лет. Помните фильм «Служили два товарища»?

— С Николасом Кейджем? — спросила все та же старательно накрашенная Семенова, которая просила обсудить на уроке «Лолиту».

— Нет, — ответила я, стараясь сохранять спокойствие взрослого человека, не попадать постоянно в ловушки, которые мне выставляют эти дети. — С Высоцким, Янковским и Роланом Быковым.

— Вы сейчас с кем разговариваете? — спросил меня совершенно по-домашнему Тамарин.

— Я знаю этот анекдот, — кивнула я. — Очень актуально, кстати. Подходит дебил к своему отцу и спрашивает…

— Не надо! — махнул рукой Тамарин. — Я понял! Просто мы таких артистов не знаем, понимаете? Вы остались там, а мы пришли сюда, где их уже нет. Другой мир. И мы другие.

— Здорово! — искренне восхитилась я. — У тебя по литературе пятерка?

— У меня по литературе тройка, и мне больше не надо. Я — компьютерный гений.

— Точно? — Я посмотрела на реакцию одноклассников. Не могу сказать, что все были сильно заинтересованы нашим разговором.

Неправильно. Я все делаю неправильно. Ну а как надо? Ведь они чего-то хотят от меня. Они, пусть таким образом, варварским, грубым, вызывают меня на общение… Только я все время оказываюсь в дурах, получается.

— Ты что, не знаешь Высоцкого? — все-таки решила, хотя бы для себя, уточнить я. Ведь я должна понять степень их одичания.

— Археологией не интересуюсь! — совершенно беззлобно ответил мне Тамарин.

— Ау, народ! — Я оглядела класс. — Кто знает Высоцкого? Отзовитесь!

— «Если вы не отзоветесь, мы напишем в Спортлото!» — продекламировал кто-то у окна. Кажется, тот самый красивый мальчик, с которым заигрывала Семенова с трехцветными тенями на еще детских глазах.

— Вот, — подытожила я. — Значит, у этого класса есть надежда. Пишем. Кто умеет — пишет, кто не умеет — ставит крестик. И получает не тройку, а кол.

— В смысле? — вскинулся Тамарин. — Меня устроит тройка.

— А меня — кол. Диспут окончен.

— Такой оценки нет! И потом, вам для вашей зарплаты нужно, чтобы в классе было как можно больше хорошистов! Так что вас моя тройка не должна устраивать! Вы должны меня уговаривать: «Димочка, ну напиши на четверку, постарайся!»

— Сейчас. Подожди! — кивнула я Тамарину. Я уже третий или четвертый раз слышала, как негромко, но настойчиво гудит телефон в режиме «вибрации» у меня в портфеле.

Я достала телефон. Пять пропущенных звонков. Три сообщения. Все от Настьки. Последнее: «Мам! скорей иди ты где?», так… Первое: «Мам никитосу разбилиголову и сломали руку одну и можетбыть две». Я глубоко вдохнула-выдохнула.

— Как тебя зовут? — спросила я рыжую девочку с правильным, хорошим лицом, которая подавала голос в самом начале урока.

— Вероника.

— Иди сюда. Вот текст, диктуй первый абзац. Мне нужно позвонить.

— Учитель на уроках не имеет права пользоваться телефоном в своих личных интересах, — лениво, но громко заметил Тамарин.

Кто-то из девочек захихикал. Наверно, он пользуется у них успехом, но мне было сейчас совершенно не до него.

— Я в общественных интересах, не переживай, Тамарин. Звоню в Нобелевский комитет.

— Причина какая?

— Сообщить о тебе. Они же еще не знают, что ты есть на свете. Премию неверно распределят.

Тамарин продолжал что-то бубнить, наверно, не очень удачное, потому что бубнил негромко, неразборчиво. Вероника начала читать текст диктанта, слегка спотыкаясь на букве «р», а я, не до конца прикрыв за собой дверь, вышла в коридор.

Я набрала номер учительницы Никитоса и Настьки, Юлии Игоревны. Она никак не отвечала. Я звонила снова и снова. Но телефон молчал. В классе тем временем стал все громче слышен голос Тамарина, раздался чей-то смех. Я взглянула на часы — до конца урока больше получаса. Никитосу сломали руку или даже две. И разбили голову. Это очень больно. Ему нужна я. Мне совершенно не нужен Тамарин и восьмой «В», независимо от того, знают они про Высоцкого или нет. Все это стремительно пронеслось у меня в голове. Сердце уже стучало как будто где-то отдельно от меня. Как бедный загнанный зверек перебирает лапками, когда ему уже некуда бежать, когда его поймали и сейчас перережут горло. А он все пытается убежать. И лапками, лапками, беспомощными, быстрыми, отчаянно скребет в воздухе…

Да! Надо позвонить на вахту в младшую школу. Ведь они в курсе, если приезжала «Скорая».

— Школа слушает, — охранница ответила сразу.

— Это мама Никиты Воробьева, из третьего «А». Вы не знаете, ему не вызывали «Скорую»?

— Что? «Скорую»? Кто вызывал? Это кто говорит?

— Это мама Никиты Воробьева. Я тоже в школе работаю, в старшей. Я на уроке сейчас, понимаете?

— А что вы хотите? У нас урок идет! — бойко ответила мне охранница.

Я представляла, какая из двух смен сейчас заступила на вахту. И охранницу эту знала. Здоровая тридцатилетняя тетка из Брянска сидит с утра до вечера на стуле в московской школе, охраняя без оружия школу. Вокруг все ходят туда-сюда, дети кричат, родители беспрестанно дергают, чего-то хотят, а в Брянске растет собственная дочь, с бабушкой, растет и растет, ждет, скучает…

— Я вас спрашиваю, — продолжила я, стараясь говорить вежливо, чтобы она не швырнула трубку, но твердо, — «Скорую» никому не вызывали? Не было в школе «Скорой»?

— У нас?

— Да.

— А что случилось? Кто это звонит? Сейчас урок идет, женщина!

Я положила трубку. До конца урока осталось двадцать восемь минут. Никитосу сейчас больно, невыносимо больно. Он не может плакать. Он мачо. Он укусит себя за руку, чтобы не плакать. У него вся левая рука искусана. Молочными зубами однажды укусил себя так, что думала — зашивать придется. Заросло. И все равно кусает. Чтобы удержать слезы. Так. Я набрала Настькин номер. У нее, разумеется, телефон стоит на тихом режиме, она очень дисциплинированная девочка. Бесполезно. Сама звонить может, а я дозвонюсь только после пятого урока, когда она включит звонок. Требовать от нее, чтобы она включала звонок на каждой перемене и потом его выключала, — жестоко и практически невыполнимо, и я не требую.

Я зашла в класс. Здесь уже шло веселье полным ходом. Вероника, видимо, прочитала первый абзац и села на место. Тамарин что-то громко рассказывал, повернувшись ко мне спиной, «Лолита» интриговала с красивым мальчиком, знакомым с творчеством B. C. Высоцкого, остальные — кто играл в телефонах или на планшетах, кто спал, положив голову на руки, другие увлеченно болтали.