Подонок - Анна Веммер

Наверное, касания длятся куда дольше, чем должны. И от лодыжки руки мужчины поднимаются выше, массируют колено, останавливаясь на середине бедра. Я замираю и, кажется, даже не дышу. Сама не знаю, чего меня хочется: чтобы он остановился или продолжил. Мучительно долго текут секунды. Хочется думать, что Андрей борется с собой, понимает, что сегодняшний вечер идет в совершенно ненужном направлении. Что он не может меня касаться, не должен целовать, а я не имею права этим наслаждаться.

Но на самом деле я не знаю, о чем он думает. Лишь чувствую острое сожаление, когда мужчина убирает руки и поднимается. Я слышу, как он идет к выходу, как закрывается дверь – и снова не слышу щелчка замка.

Что ж, теперь я не заперта. Но меня прочно приковали к чердаку собственные страхи и желания. Я лежу еще несколько минут, а затем вскакиваю и принимаюсь лихорадочно ходить туда-сюда по комнате.

Сумасшествие! Я только что целовалась с человеком, который меня похитил и держит запертой на чердаке дома вдали от цивилизации. Но черт с ним, с похищением. Я целовалась с мужчиной, которого обвинила в нападении! Чья жизнь рухнула из-за моей лжи!

Слезы обжигают глаза, и я упрямо трясу головой, чтобы их смахнуть. Невыносимо вдруг подумать, что новая тактика Тихомирова – взять то, что на него повесили еще десять лет назад. А еще он думал, что я с его сыном…

Наверное, это истерика, потому что потом я начинаю смеяться. Как можно было подумать, что я сплю с семнадцатилетним парнем?

Потом доходит: Митя – его сын. Как?! Как судьба свела меня именно с подростком, чьего отца я чуть не упекла за решетку? Он мне нравился. Смышленый, целеустремленный парень. Мечтал стать инженером, усердно занимался, подрабатывал, чтобы помогать матери оплачивать репетиторов. Митя совсем не напоминал Андрея, ни внешне, ни в манерах. Из контекста я поняла, что они с тех пор не общались, и…

Сердце сжимается от жалости. Я не могу себе представить, что такое разлука с любимым родителем, но сомневаюсь, что Андрей был таким же отвратительным отцом, как и мой. Почему он не взял семью с собой, когда убегал? Почему у Мити сейчас другая фамилия? Вопросов миллион, но отвечать на них никто не торопится.

Зрелище лунной дорожки на гладкой поверхности моря успокаивает. Я так привыкаю к статичному пейзажу, что появление на пляже Андрея заставляет вздрогнуть. Он быстро раздевается, бросая вещи прямо на песок, а затем идет в воду. Когда я думаю о том, какая она холодная, мне становится дурно. Хорошо, что дверь чердака открыта. Если в ледяной воде у Тихомирова прихватит сердце, я хотя бы смогу попробовать его спасти. Ну, или себя, по ситуации.

Потом я смотрю, как он одевается и медленно идет в дом. Радуюсь, что батареек в лампе нет, потому что в один момент Андрей поднимает голову и смотрит прямо на мое окно. Я боюсь, что он меня увидит, и осторожно отстраняюсь к стене.

Ночь проходит беспокойно. Меня не мучают кошмары, теперь мучают воспоминания о поцелуе и мягких возбуждающих прикосновениях к ноге. Одновременно я ненавижу себя за эти чувства и радуюсь, что вообще способна чувствовать хоть что-то.

Я просыпаюсь поздно, по ощущениям в районе десяти утра. Странно, но на столике нет завтрака и кажется, будто Андрей не торопится меня навещать. Я долго смотрю на дверь, ругаю себя за то, что боюсь выйти. А если он разозлится? А если он просто ушел и подумает, что я решила сбежать?

Но есть хочется сильнее, и я осторожно высовываю нос наружу. В глубине души я верила, что дверь будет заперта, и теперь удивляюсь тому, что и впрямь имею возможность спуститься вниз. Уже на середине лестницы я понимаю, что Андрей дома: из кухни доносится стук клавиш. Закусываю губу и осторожно выглядываю. Он не видит меня, сидит за ноутбуком. И воспоминания накатывают неожиданно, губы вспоминают чужое прикосновение – и вот мне уже хочется рвануть обратно наверх. Черт с ним, с завтраком.

– Проснулась? – спрашивает он. – А я думал, вечно будешь дрыхнуть.

– Мог бы и сказать, что мне можно выходить. Откуда я знаю, что там у тебя в голове?

На это он отвечает задумчивым смешком – и продолжает читать новости. Я с любопытством смотрю поверх плеча Тихомирова. Даже не знаю, что в мире происходит. Вдруг там уже война? Или апокалипсис? И мы – единственные выжившие. Будем прятаться от зомби в домике у моря, возрождать человечество… так, стоп, отставить возрождать.

– Не стой над душой, Цветочек. Чего ты зависла?

– Так, размышляю.

– И о чем же?

– О том, что во всех постапокалиптических произведениях вопрос размножения рассматривается исключительно с романтической стороны, и никто не думает, как жить, когда медицина находится на нулевом уровне, а хирургия – на минус первом.

– И часто ты о таком думаешь по утрам? Это кто у тебя собрался размножаться?

– Никто, – поспешно отвечаю и лезу в холодильник.

– Ты дописала рассказ?

– Нет.

– Почему?

– Занята была.

– А, страдала, – смеется Андрей.

– Не твоя забота. Не делай так больше.

– Как?

– Ты знаешь.

Осматриваю содержимое и, наконец, достаю питьевой йогурт. Кофе в кофейнике много, а вот пачка со сливками пустая. Сажусь за стол и неловко одергиваю рубашку – она слишком короткая. Этот жест от Андрея не укрывается.

– А я напоминаю, что условием выхода из комнаты была вторая часть. Где оплата по кредиту?

– Это было условием приготовления ужина! – возмущаюсь я. – И он сорвался.

– Потому что ты сбежала.

– Нет, потому что ты распустил руки.

– У тебя время до обеда.

– Тогда дай мне ноутбук, я напечатаю быстрее, чем напишу. Если боишься, отключи его от сети, и все.

Тихомиров смеется. Я со злостью думаю, что смех у него красивый. Когда не едкий и не мрачный. Но он не должен мне нравиться, не имеет права!

– Я бы, может, и повелся, если бы ты вчера не призналась, что закончила мехмат. Теперь я тебя, Цветочек, побаиваюсь. Поэтому пиши от руки. Есть что-то в рукописных текстах очаровательное.

Я открываю йогурт и Андрей, удивленно моргая, на него смотрит.

– Что? – спрашиваю. – Нельзя было?

Ну, вдруг он этот йогурт для себя десять лет берег?

– Это что?

– Йогурт.

– Я вижу. Что ты с ним делаешь?

– Ем. Это завтрак. Я хочу есть.

– И все?!

Он спрашивает это с таким разочарованием, с такой потухшей надеждой, что я вдруг начинаю смеяться.

– Ты что, ждал, пока я спущусь и приготовлю завтрак?

А вот теперь Тихомиров злится. Но меня совсем не пугает такая злость, я продолжаю хихикать и уворачиваюсь от его руки.