Подонок - Анна Веммер

– Да твою ж мать, – ругаюсь сквозь зубы. – Откуда только взялась. Ладно, идем в дом.

Она несется к крыльцу со всей дури, и мне приходится ускорить шаг, чтобы успеть за ней. Краем глаза я замечаю движение – и едва успеваю закрыть дверь. Здоровенная серая псина с рычанием смотрит на меня, стоя возле кромки пляжа. Откуда она здесь взялась? Неужели забежала, когда я заезжал?

Снимаю куртку, оборачиваюсь и понимаю, что Лиана бледная, как смерть. Расширившимися от ужаса глазами смотрит на стекло двери, хотя сквозь него ровным счетом ничего не видно – мешают блики от ламп.

– Ты боишься собак?

– Рычащих из темных кустов на закрытой территории? Да!

Ее аж трясет, и мне приходится, ненавидя себя за очередное проявление слабости, прижать девушку к себе, вдохнуть запах своего шампуня, исходящего от ее мягких волос и закрыть глаза. Она просто боится. А я просто не сволочь. Двадцать раз повторить, и тренироваться каждый день перед сном. Ничего личного, просто собака, просто девушка и просто объятия.

Удобный момент для поцелуя, мысли о котором преследовали меня весь день. Не вижу причин отказывать себе в удовольствии. Запустив руку в волосы Сергеевой, запрокидываю ее голову и целую.

Она слабо сопротивляется, упираясь ладонями мне в грудь, но это настолько легко не заметить, что я и не замечаю. Целовать ее приятно, горячо, мягкие теплые губы подаются моим. Сначала поверхностный, легкий поцелуй, мучительно медленный.

– Так нельзя! – умудряется отвернуться, и мои губы скользят по щеке к шее.

– Нельзя, – соглашаюсь я. – Поэтому мы никому ничего не скажем и сделаем вид, что ничего не было.

Такой странный парадокс: я – последний, кому должна верить Лиана, но именно мне она верит. Мы целуемся, кажется, бесконечно долго. Пока ей не становится жарко. Я стягиваю с нее куртку и снова прижимаю к себе. Это инстинктивное движение будто намекает на логичный исход вечера, но я должен остановиться. Нельзя позволить себе зайти дальше поцелуя.

Но помечтать никто не мешает.

Я ловлю ее прерывистые вдохи, проникаю языком глубже в ее рот, превращая неспешный и медленный поцелуй в ласку на границе дозволенного. Мелькает шальная пьянящая мысль, что так она никогда не целовалась, а следом за ней приходит воспоминание о неловком признании. Мне стоит нечеловеческих усилий справиться с накатившим желанием. А когда ее ладонь осторожно и почти нежно касается моей щеки, я с сожалением отстраняю Лиану.

– Иди спать.

– Ничего не было? – смотрит, облизывает губы и будто приглашает, хотя вряд ли будет рада, если я сейчас на нее накинусь.

– Ничего не было.

– Спокойной ночи.

– Спокойной.

Я долго смотрю ей вслед, даже когда шаги стихают. Надо бы прибраться на кухне, но сил нет. Сажусь у стены в коридоре и опускаю голову. Из всего, что я мог натворить, я сделал самое неправильное.

Мне не удается уснуть ночью. Мне жарко, и стыдно, и невыносимо одиноко. И немного страшно, когда я вспоминаю серую тень среди деревьев. В конце концов, бессонница так выматывает, что я не выдерживаю и поднимаюсь. Как же болит голова! Кажется, мне поможет прохладный душ, вот только можно ли сходить без спроса?

К черту разрешения. Он вчера целовал меня минут пятнадцать, вытащил и провернул через мясорубку душу, а обратно засунуть забыл. И я должна думать, понравится ли Тихомирову то, что я сходила в душ? Даже если нет, он не имеет права предъявлять мне претензии.

Но сначала я на всякий случай спускаюсь вниз. Не знаю, в какой из комнат спит Андрей, их в доме несколько. Но если застану его в кухне или гостиной, то из вежливости сообщу о своих планах. Мне вдруг становится смешно: ну какая может быть вежливость? Я все еще заложница, а он все еще тот мужик, который засунул меня в багажник и увез к черту на куличики.

Правда, я все чаще не могу отделаться от мысли что, может, и не зря? Сейчас я хоть что-то чувствую. Сейчас я хочу жить.

Внимание привлекает стеклянная входная дверь, через которую видно кусочек пляжа и леса. Я вспоминаю о собаке и на цыпочках крадусь к двери. В утреннем свете не так страшно всматриваться в даль. Но все равно, когда я вижу серую шерсть, вздрагиваю. Я не боюсь собак как таковых, но откуда она здесь? Невольно в голову приходят все эти жуткие триллеры о героях, запертых в доме в окружении своры плотоядных собак.

– У нее лапа больная, – вдруг слышу я голос Андрея.

Судя по виду, он тоже не очень-то хорошо выспался. А еще на нем нет рубашки, как обычно во время утренней зарядки. Только вблизи это еще более неловко, чем когда я смотрю из чердачного окна. Взгляд сам, без моего участия, скользит по кубикам пресса к дорожке волос. И щеки заливает румянец. Как же мне жарко!

– Не поняла.

– У собаки. Больная лапа, порезалась о колючую проволоку. Лежит там, воет, рычит.

– А как она здесь оказалась? Я думала, через забор не пролезть.

– Забежала, когда я заезжал.

– Жалко как. А что теперь делать?

– Да ничего, – пожимает плечами. – Холодно. Сдохнет. На ней ошейник, с поводка поди сорвалась у дачников.

– Сдохнет?

– Ну а что бывает с животинкой на холоде? Ночи еще минусовые.

– Бли-и-ин. А ничего сделать нельзя?

Он смотрит с усмешкой. Это реально странно выглядит, как будто я прошу завести собаку. Ну, нельзя же ее впустить в дом! Больное животное на одной территории с людьми – опасно. А если она бешеная? Но думать о том, что собачка лежит там с раненой лапой и медленно умирает от холода, совсем грустно.

– Ладно, – наконец сдается Андрей. – Нарежь ей остатки вчерашнего шашлыка. Я найду одеяло и пущу ее в гараж.

– А если она бешеная?

– То придется потерпеть уколы. Она не бешеная, не волнуйся. Она домашняя, просто раненая и замученная.

Я несусь на кухню, нахожу в одном из шкафов неглубокую пластиковую миску и режу туда мясо. Его получается целая гора, настоящий собачий рай. Наверное, в другой раз я бы с удовольствием доела вчерашний ужин, но сейчас почему-то мысль о еде вызывает лишь слабый приступ тошноты.

– Ты нормально себя чувствуешь? Неважно выглядишь.

Андрей достает из холодильника молоко и засыпает кофе во френч-пресс.

– Голова болит. Очень душно.

– Душно? – удивляется он.

А затем протягивает руку и прикладывает к моему лбу. Боже, какие у него холодные руки! Я готова прижаться к ним, забыв обо всех приличиях.

– Поздравляю, Сергеева. У тебя температура. Дофотографировалась, цветочек тепличный.

Температура? Руки леденеют от ужаса. Как я смогла простыть? Да даже пробегав по территории босиком, я не заболела, а после получаса на пляже простыла? У меня не болит горло, нет насморка, только странная слабость и жар, а еще – паника, потому что болеть в таком положении слишком опасно.