Пророчества о войне. Письма Сталину - Сергей Тимофеевич Конёнков

Москве и Ленинграде. Сейчас мемориальная доска включена в экспозицию Русского музея.

Памятник Степану Разину

В дни празднования первой годовщины Октября в Москве один за другим открывались памятники. И за мной «числился» памятник Степану Разину. Может быть, кто-то со стороны мог так сказать: «числится за Коненковым», а для меня это был не подряд, пусть и почетнейшего свойства, а настоятельнейшая необходимость представить на суд людской своего Разина.

Я пошел в Совет казачьих депутатов. Председателем там был Макаров – дельный парень, уважаемый среди казаков человек. Объяснил ему, в чем моя просьба: так, мол, и так, нужны мне твои донцы-молодцы, чтобы было с кого снимать обличье Разина и его ближайших друзей.

– А кто его ближайшие-то друзья? – хитровато сощурившись, спросил Макаров.

– Про то тебе и казакам лучше знать… – пошел я ему навстречу.

– Верно. То память наша – донских казаков. А были в его челне, как про то деды сказывали, Ефимыч Рулевой, Митрич Борода, есаул Васька Ус, Петруха Губанов, татарин Ахмет Иванович…

– Товарищ председатель Макаров, а как же ты княжну царевну не вспомнил? – подал голос бородатый рослый воин. Тут-то Степан Тимофеевич и показал свой характер. Ради святого товарищества навек расстался с красавицей.

Макаров откомандировал в мое распоряжение полное отделение – десять казаков: и молодых, и почти безусых, и бородатых ветеранов. Между нами шел долгий упрямый спор. Молодые говорили:

– Зачем Разина – революционного героя в компании с бабой изображать?

На зто им бородатые витязи Октябрьской революции повторяли свой тезис:

– Степан Тимофеевич сказал: «Ничего не пожалею ради дружбы казацкой, ради товарищества», так и поступил, а раздор-то был из-за бабы, этой самой персидской княжны.

Так в композиции «Степан Разин с ватагой» волею красных казаков-ветеранов оказалась персидская княжна.

И Степан Тимофеевич, и его ближайшие сподвижники были вырублены из сосновых кряжей, а княжна отлита из цемента. Что ни говори, как не опевай ее, горемычной, судьбу, пусть временно, пусть случайно, но она была в челне…

Лютую, голодную зиму 1918/19 года я прожил так, что не заметил, как нагрянула дружная весна. «Разин с ватагой» готов был двинуться навстречу людям.

Намечали на некоторое время установить скульптурную композицию на Красной площади для всенародного осмотра, а потом поместить в музей. Разин со своим окружением настолько увлек меня, что шаг за шагом уходил от монументальности к психологической многоплановости. В результате вышло то, что должно было выйти, – скульптурная композиция, рассчитанная на круговой обзор в музейном зале. И масштаб, и материал (дерево), и характер моделировки – все для восприятия в интерьере.

Но впервые москвичи увидели «Разина с ватагой» на Лобном месте Красной площади в ясный теплый день 1 мая 1919 года. Я предполагал в будущем вновь вернуться к этой замечательной теме народного эпоса. Выполненную же в 1919 году группу можно было рассматривать как эскиз будущего памятника. Тогда же важно было напомнить массам о выдающихся народных борцах. Как и ожидали, открытие памятника Степану Разину вылилось в большое событие.

Красная площадь была переполнена. Море голов и знамен. Чудесный весенний первомайский день.

На открытие памятника прибыли представители революционного казачьего комитета. В этом была своеобразная перекличка веков. Красные кавалеристы с пиками красовались на чистокровных кончаках, как былинные герои – наследники славы Разина. И все это происходило там, где два с половиной века назад на черной плахе, установленной против Лобного места, стрельцы четвертовали народного героя.

Никогда не забыть мне, как шел Владимир Ильич к Лобному месту. Он был без пальто, в своем обычном костюме. Ликующая толпа, словно по мановению волшебной палочки, расступилась перед ним, образуя широкий коридор через всю площадь.

Владимир Ильич шел быстрой, деловой походкой. Вот приблизился к нам. Народ, собравшийся на митинг, аплодисментами и восторженными криками приветствовал вождя революции. Владимир Ильич дослушал оратора (выступал представитель оренбургского казачества) и взошел на Лобное место. Он оперся рукой на деревянный барьер трибуны, а потом, приковав внимание многотысячного митинга характерным энергичным жестом – выброшенной вперед, вверх рукой, начал речь о Степане Разине.

Речь была короткой, но произнес ее Владимир Ильич с огромным подъемом.

Когда спустя много лет я решился взяться за скульптурный образ Ленина, он как живой стоял передо мной именно таким, каким я его видел на Лобном месте во время произнесения речи о Степане Разине. Я изобразил Ленина говорящим.

Митинг по тогдашней прекрасной традиции закончился пением «Интернационала». Народ стал расходиться. Казаки пригласили меня в казарму. Мы сидели за длинным дощатым столом и от всей души поминали любимыми песнями удалого атамана.

«Степан Разин с ватагою» недолго находился на Лобном месте. Эту скульптурную композицию из семи фигур через две недели перенесли в 1-й Пролетарский музей, который находился в доме № 24 по Большой Дмитровке.

«Самсон победитель»

…К весне двадцатого года стало голодно в доме и пусто в кармане. Как-то хмурым мартовским утром мы с Иваном Ивановичем Бсдняковым пили чай «вприглядку» и говорили о всякой всячине.

– Иван Иванович, к чему бы это такой сон? Вдруг изо всех щелей полезли тараканы – мелкие, желтые, и крупные, как сливы черные, и все ползут по мне…

– Сергей Тимофеевич, это к деньгам!

– Да, не мешало бы по случаю полного безденежья. Но откуда им взяться?

Смутили нас тараканы. Работать мы в то утро не стали, отправились побродить по Москве. Перво-наперво зашли к мраморщикам панинской артели близ Ваганькова. Там я только рот открыл, чтобы рассказать про загадочный сон, мраморщики все враз загалдели: «Тараканы? Это к деньгам. Это факт».

Посмеялись и отправились пешком в ГУМ с тайной надеждой: а вдруг выгорит! Дело в том, что, когда открыли ГУМ, Сергей Тимофеевич Григорьев, писатель, журналист и всесторонний деятель, уговорил меня поставить в текстильном отделении деревянную женскую статую (в каталогах она носит название «Кариатида, 1918 г.»). Дескать, расторгуются – заплатят. И вот мы с Иваном Ивановичем шествуем через всю Красную площадь к входу в ГУМ, втайне посмеиваясь над своим легковерием: «Дадут во что кладут, догонят и еще добавят».

А между тем все происходит, как в сказке. Мы в дверь, а нам навстречу Григорьев со словами:

– А я к вам на Пресню направлялся. Тем лучше – по городу с деньгами не ходить, опасно все-таки, – с этими словами он полез в раздувшийся от бумажных денег карман и извлек толстенную пачку.

– Здесь 200 миллионов – плата за статую.

– Спасибо. Большое спасибо. Очень кстати, мы крайне нуждались, – начал я его благодарить, из благоразумия умолчав про тараканов. Расставшись